Начсмены внимательно оглядел Малявина, словно хотел найти изъян или что-то, что могло не понравиться большому начальству, и это не вязалось с его стойкой веселостью. Встречаясь на участке, он обычно подмигивал свойски, хлопал по спине, спрашивал: «Как, Ваня, жизнь? Станочницы не обижают? А то меня вишь, как затискали?» И с хохотом потирал свою идеально лысую голову.

В левом крыле огромного административного корпуса Малявин оказался впервые и сразу проникся чиновной атмосферой, тщательно взлелеянной ретивыми завхозами. Деревянные панели вдоль стен, ковровые дорожки и двери, обитые кожей с ее неистребимым стойким запахом, устоявшаяся тишина в коридоре, приемной, когда не то чтобы закуривать, а даже доставать пятнадцатикопеечную «Приму» неловко, пока тянется это «ждите», небрежно вбитое неподкупным для таких, как Малявин, секретарем.

– Отлаженные станки вы привезли из Харькова… – Бойченко глянул в бумажку, – Иван Аркадьевич?

– Я привез, – ответил Малявин звонко и нерасчетливо широко улыбнулся, ухватив, что его не будут ругать. Напротив, в этом удивлении, расспросах таилось что-то занятное, интригующее до озноба.

Бойченко все не мог отрешиться от прилипшего слова «малолетка» и принять, что это – тот самый Малявин, про которого так занятно рассказывал главный технолог, а позже подтвердил начальник цеха Кипчаков, прозванный заглазно Кипятком. Ему представлялся технолог лет тридцати, а тут мальчишка худенький, розовощекий. «Хоть бы усы отрастил», – подумал он и чуть не расхохотался, представив себе, как смотрелись бы на этом детском личике густые черные усы.

– Про автолинию «Стартер» знаешь не хуже меня. Проморгали компрессорные установки, не чухнулись вовремя, когда главк распределил их на четвертый квартал. А вот он, график, вот подпись министра! – Бойченко чиркнул ногтем по белоснежной бумаге и, вознося голос до рокота, спросил грозно: – Как же пускать автолинию в июле? Что выдадим сборщикам? Что?!

Малявин голову опустил, словно виноват и в этом. Он с декабря вел автоматическую линию «Стартер», ездил в Москву за шеф-монтажным инструментом и всюду влезал с разговорами о немецкой дотошности, как они приспособились обжимать сырой металл вместо проточки под нужный диаметр, а уж потом закаливать. «А мы!..» – начинал он, и этот возглас подхватывали остальные, чтобы устроить словесный стриптиз, препарируя отечественную промышленность и саму действительность. Западногерманскую автолинию Малявин знал, как никто другой… Знал, что на днях вернулся инженер из отдела главного механика, но толком ничего не пояснил, бросил в сердцах: «Пустая затея! Плевали армяне на наши просьбы и ходатайства».

В кабинет вошел рослый мужчина с грубоватым морщинистым лицом.

Он остановился возле вереницы столов для заседаний и цепко, как бы оценивающе, оглядел обоих. Малявин видел его впервые, но дзенькнуло: властный взгляд, звезда Героя Соцтруда, седой волнистый зачес от лба к затылку – именно таким представлял генерального директора, имевшего не только огромную власть над тысячами рабочих и инженеров, но и персональный самолет, что более всего будоражило воображение.

Вишняков вяло тронул протянутую Бойченко ладошку, сел в кресло, стоявшее отдельно, и, похоже, удовлетворенный их замешательством, произнес:

– Продолжайте, продолжайте…

– Так вот, как я уже говорил, – забасил Бойченко, – обойди всех с нашим ходатайством. Потолкайся среди производственников, в отделе снабжения. Ищи ход, ищи лазейку. И обязан найти! Командировочных получишь вдвое больше обычного – это все в дело. Хоть коньяком пои, хоть как, но компрессора нужны нам в апреле. И если…

– Правильно! – перебил его Вишняков, и они повернулись к нему, оба с изменившимися лицами, изображая почтительное внимание. – В таком деле нужна настойчивость и еще раз настойчивость. Задача у тебя, товарищ технолог, ответственная, денег надо будет, еще через… профком или как-то выпишем. Трудно?.. Да, очень непросто. Но ты проникнись, постарайся, – сказал Вишняков вдруг обыденно, просто, отчего Малявин впал в умиленно-восторженное состояние.

– Да я!.. Честное слово, пробьюсь, – вскрикнул он этаким петушком, готовый под танк броситься ради компрессорных установок.

Бойченко уловил эту Иванову восторженность, выпяченная вперед нижняя губа придала лицу выражение усталой озабоченности, удивления – казалось, он сейчас причмокнет, облизнет губу, скажет: «Ну и дела!»

Малявин осторожно затворил дверь, постоял в проходе, как бы приходя в себя. Звоночка-сигнала не услышал, лишь увидел, как встрепенулась женщина-секретарь: поправила оборки-рюшечки батистовой кофточки, похожей на слоеное пирожное с розовым кремом, огладила черную юбку и проскользнула в кабинет привычно, не взглянув на него.

Иван не мог слышать, но если б ему рассказали, не поверил, что генеральный директор поднялся и сказал:

– Дожились! Ты веришь, будто этот мальчишка выбьет у армян компрессоры?.. Ага, не веришь, а посылаешь!

Вишняков распалял себя этими вопросами, и Бойченко знал, что произойдет дальше. Страшили не матерщина и язвительные выпады, а форма самого разноса, когда логика, разумные объяснения и стихийные бедствия не принимаются в расчет, остается лишь одно генеральское: «Я же приказал!..» Поэтому поторопился нажать кнопку звонка и, глядя женщине прямо в лоб, попросил:

– Людмила Сергеевна, сделай нам по паре бутербродов да лимон порежь.

– Хитришь, Петр Матвеевич, хитришь… Я все равно с тебя не слезу… – ругнулся Вишняков, но без ярости, а больше по привычке. – Курганский завод с января на реконструкции. Задел кончится в июне – июле, и шабаш. Ни один завод в стране не выпускает таких корпусов к стартеру. Два месяца до пуска… Да пошел ты… со своим коньяком! – Вишняков брезгливо, по-бульдожьи растянул губы, обнажив верхнюю десну, и решительно отодвинул рюмку.

– Суббота же сегодня. С устатку…

– Да пей, раз уж налил, – разрешил он, как и положено отцу-командиру, понимающему человеческие слабости. – И скажи, когда в Москве был, ты узнал, кто конкретно распределял компрессоры?

– Подписал заместитель Реброва Вольский, у которого рихтовались заявки, и он валит все на распоряжение Совета Министров. Но слух прошел, что начальник главка Ребров дал устное распоряжение.

– Но это же несерьезно, я что, министру буду пересказывать слухи? – снова стал нажимать голосом Вишняков. – Короче, месяц тебе сроку. Сам езжай хоть в Ереван, хоть в Америку, но чтоб компрессоры к маю были… А с Ребровым я на коллегии посчитаюсь. Выискался вшивый заговорщик!

Знали начальника главка они оба, но знали по-разному. Поэтому, глядя в спину генералу, Бойченко прикинул: «А ведь свалит Ребров тебя, Николай Николаевич». Сам он участия в этой грызне-возне не принимал… Да и ставок на него не было, хотя он ощущал в себе силу и умение тащить объединение получше Вишнякова. В то же время Бойченко грамотно оценивал расклад сил. Ребров (поговаривали о его родственнике в секретариате ЦК) казался человеком слабым и глуповатым, костюмы носил мышиного цвета, похожие на милицейскую форму, но власть возымел в министерстве большую, опутав, как паутиной, норовистых директоров недопоставками, тяжкими невыгодными заказами, урезкой лимитов, и почти все