Затем она втянула Ваню в разработку технологических карт для фланца – детали простенькой, с обработкой в пять операций, но Ваня этого не знал и решил, что действительно нужна его помощь.

В один из октябрьских ненастных дней Малявин помогал Ольге Петровне разбирать и упорядочивать техотдельский архив. В такие промозглые осенние дни человеку всегда тревожно от въевшихся суеверных привычек, а ко всему отопительный сезон и для Крайнего Севера и юга назначается в один день по распоряжению главы государства. Возможно, от недостатка тепла повсюду и во всем Ваня разоткровенничался, вспомнил про отца, как он вернулся однажды с Атлантики.

– Пришел отец в черном костюме, на голове – капитанка с латунным крабом, в руках – сверток и большущая сумка. Бумагу развернули – огромная хрустальная ваза, мама так и ахнула: «Красивая какая!» И с ней туда-сюда, а поставить-то некуда. «Да и зачем?» – спрашиваем. А отец отвечает этак с гонором, что теперь начнем жить по-новому, и начал из сумки деньги на стол выкладывать: «Я вас этой капустой завалю». Так он деньги называл, когда рыбаком на сейнере вкалывал. Сунул мне двадцать пять рублей: «Беги, Ванька, купи себе мороженого…»

– А что же дальше? – возник излишне вежливый вопрос после затянувшейся паузы.

– Да ничего, прогулял за пару месяцев. Правда, четвертная осталась. Я ее в сарае спрятал. Мама потом десять рублей добавила и купила мне подростковый велосипед. А вазу отец разбил сам или кто-то из приятелей, когда пиво из нее хлебали…

Ваня сморщился, сожалея, что рассказ не вышел веселым, как того хотелось. Отец постоянно уезжал на заработки, снова приезжал, случалось, больной и без денег, и каждый раз Анна Малявина говорила, что на этом крест, больше ноги его в доме не будет…

Сколько-то работали молча, сортируя папки, и тишина эта их не тяготила, возможно, оттого и прозвучало так неожиданно:

– А когда я жила в детдоме, к нам однажды приехали военные…

– Ты, Ольга Петровна, в детдоме? – перебил удивленным возгласом Малявин. – Может, в интернате?

– Да нет же!.. – начала было Лунина, но вошел технолог Сапсегов, спросил документацию на автолинию «Гильза».

К этому разговору они больше не возвращались. Малявин не принял откровенность Ольги Петровны, одетой всегда добротно и модно, знающей прилично английский и немецкий языки, почему и специализировалась она на работе с шеф-монтажниками, доводившими до кондиции то одну, то другую автоматическую линию, – это ломало образ красивой удачливой женщины, который выдумал он сам. И те блескучие, с мудреными защелками и яркими наклейками папки на ее столе, выделяли, приподнимали ее над серой скукой цеховой обязаловки, как это представлялось в ту пору Ивану Малявину.

Вскоре расставался он с заводом без грусти и сожаления. Торопливо обходил с бегунком разные службы, показывал повестку, дурашливо посмеивался: «Во-о, загребают служить». Получив деньги, заторопился к проходной, пребывая мысленно там, в Холопове, на своих пьяных проводах. Вдруг навстречу, прямой, как штырь, технолог Лямкин.

– Что, Иван Аркадьевич, расчет получил и к нам не зайдешь? – Он не спрашивал, он угадал это и говорил в своей привычной насмешливой манере, как о давно решенном.

– Почему же нет? Только схожу в комитет комсомола… И буду, – соврал Малявин, стараясь убедить старика технолога и себя заодно, что собирается зайти попрощаться.

В техотделе его ждали, посматривали весело, с нарочитой бодростью, потому что недавно страна втихую пересчитала и схоронила убитых на китайской границе, да и всегда гуляло меж матерей судорожное: «Знакомую будто кто шилом ткнул, пошла она в военкомат, потому что писем давно нет, а в прихожке – три цинковых гроба стоят, на одном фамилия и инициалы сына!..»

В узком пенальчике, предназначенном для техдокументации, а также используемом для распития чая, изредка водки, булькал электросамовар, подаренный в годовщину Октября заводским профкомом, стояли тарелки с печеньем, конфетами. Ситников с напускной грубоватостью начал напутственное слово:

– Ты, Иван, пока не технолог, дури в тебе много, но хватка есть, работать умеешь, это главное. Так что возвращайся после службы, мы из тебя настоящего инженера-технолога сделаем. Правильно я говорю? – вскинулся он за поддержкой к стоявшим и сидевшим техотдельцам.

Малявин тогда не оценил простенькую похвалу, одобрительный говор технологов старых и молодых и то, как стиснул, обхватил руками на прощанье молчаливо-угрюмый Сапсегов, пятидесятилетний инженер, лишенный честолюбия, не раз отвергавший предложения стать хоть и мелким, но все же начальником. Он принял это за должное, как и пирожные, купленные Ольгой Петровной. Через год, возможно, и позже, он вдруг вспомнит те короткие проводы, чайный стол и то, что приволок с расчета для приятелей десять бутылок вина, а купить простенький торт в техотдел недостало ума. Как и вернуться после солдатской службы в цех «эм-семнадцать».

Оглядываясь назад, Иван Малявин видел отчетливо сплошную глупость и удивлялся искренне, почему годичной давности поступки, ему теперь казалось, творил не он, а какой-то наивный пацан, почему и негодовал, и думал, что нынче все сделал бы по-другому. Но тут же возникало незатейливое: «А как? И неужели ранее прожитое будет казаться глупым, корявым и во многом постыдным? Как и сама жизнь?»

В огромном кабинете, похожем на общественную приемную с чертовой дюжиной столов, Малявин впервые трудился так старательно в полном одиночестве, отягощенный придуманной пользой своего дела, когда от него зависел месячный план производства малых двигателей, зарплата нескольких тысяч человек и той же станочницы Верки, о чем она не подозревает. Он не знал, зачем ему нужны десятикратно увеличенные углы клеммы и режущего инструмента, он лишь интуитивно угадывал, что причина неполадки вот-вот обнаружится и сделает это не Ситников или Кипчаков, а он – рядовой технолог Иван Малявин.

Телефон на столе начальника вызванивал требовательно, настойчиво.

– Техотдел «эм-семнадцать», – ответил он машинально, продолжая высчитывать сопряжение.

– Иван Аркадьевич?.. С вами желает встретиться заместитель генерального директора Бойченко.

Малявин на миг замер и, слыша недовольные алеканья секретаря, соображал привычно: за что?

– Да, буду в приемной к двенадцати, – подтвердил он слегка охрипшим голосом.

Когда Малявин вошел в стеклянную будку начсмены, там стоял запыхавшийся диспетчер – улыбчивый толстый мужчина, ставший даже для салаг-практикантов просто Сашей. Сидели на лавке мастера с разных участков. Двое вошли вслед за Малявиным и тоже вопросительно уставились на Кушакова.

– У вас там никого не прибило? – спросил он вошедших, как спрашивал других мастеров перед этим. – На сборке порядок, клемма пока имеется. Ума не приложу, – как бы пожаловался Кушаков, обводя взглядом народ. – Бойченко? Это здоровяк, что ль, такой, с густой шевелюрой?..

– Ага. Иногда селекторные совещания проводит. Как обложит, бывает, аж уши опадают, – пояснил диспетчер