содержания сказочных образов (на самом деле оно гораздо богаче). В сновидениях, так же как и в фантазиях и в воображении ребенка, дом как место, где мы живем, может выступать символом тела, обычно материнского. Пряничный домик, который можно проглотить, символизирует мать: ее тело служит источником пищи для ребенка. Таким образом, дом, который, не заботясь ни о чем, поедают счастливые Гензель и Гретель, с точки зрения бессознательного символизирует хорошую мать, которая предлагает свое тело как источник пищи. Это та самая Мать — Подательница Всего, которую надеется отыскать где-то на свете каждый ребенок, после того как его собственная мать начинает предъявлять к нему требования и налагать на него ограничения. Вот почему, влекомые надеждами, Гензель и Гретель не слушают тихого голоса, который взывает к ним и спрашивает, что они творят: этот голос — их «овнешненная» совесть. Дети охвачены жадностью; им кажется, что удовольствия, сопряженные с оральным удовлетворением, сводят на нет всю прежде терзавшую их оральную тревогу. Одураченные, они думают, что попали в рай.

Но, как утверждает сказка, тому, кто полностью поддался чревоугодию, грозит гибель. Регресс к первичному «неземному» существованию, когда младенец на груди у матери существует в симбиозе с ней и, можно сказать, живет за ее счет, делает невозможными формирование личности и обретение независимости. Фигура волшебницы с ее склонностями к каннибализму появляется не зря: под угрозой оказывается само существование индивида.

Волшебница, в образе которой персонифицируются разрушительные аспекты орального, стремится съесть детей точно так же, как они стремятся уничтожить ее пряничный домик. Когда дети поддаются неконтролируемым импульсам «оно» (что символизирует их неукротимая жадность), они рискуют погибнуть. Дети поедают лишь то, что символически замещает мать, — пряничный домик; волшебница хочет съесть их самих. Слушатель таким образом получает важный урок: имея дело с символами реальных вещей, ты остаешься в безопасности; когда же ты имеешь дело с самими вещами, все может пойти иначе. Игра оборачивается не в пользу волшебницы, и справедливость этого также подтверждается на ином уровне. Детям недостает жизненного опыта, они все еще учатся себя контролировать, и потому их не надо ставить на одну доску со старшими, которые, как принято считать, лучше умеют сдерживать свои инстинктивные побуждения. Поэтому наказание волшебницы столь же справедливо, как и спасение детей.

Злой умысел волшебницы наконец вынуждает детей осознать, насколько опасны ничем не сдерживаемая жадность и зависимость, связанные с оральным началом. Чтобы выжить, Гензель и Гретель должны проявить инициативу и понять, что для спасения им нужно составить план и действовать, руководствуясь разумом. Необходимо перейти от подчинения импульсам «оно» к действиям, которыми будет управлять «я». Фантазии об исполнении желаний должны смениться целенаправленным поведением, основанным на разумной оценке ситуации, в которой оказались дети: они подсовывают волшебнице косточку вместо пальца, а затем хитростью заманивают ее в печь.

Лишь после того как мы распознаём опасности, связанные с фиксацией на примитивной оральной стадии с ее деструктивными наклонностями, нам открывается путь к более высокому этапу развития. И тогда выясняется, что в плохой, разрушающей матери сокрыта хорошая, дающая мать, поскольку дети должны получить сокровища: они забирают себе драгоценные камни волшебницы, ценность которых выяснится после того, как они вернутся домой, то есть после того, как они вновь смогут найти хорошего родителя. Это наводит на мысль, что, когда дети преодолеют оральную тревогу и перестанут рассчитывать на то, что оральное удовлетворение обеспечит их безопасность, они также смогут освободиться от образа опасной матери, злой волшебницы, и вновь обнаружить хороших родителей, чья мудрость — драгоценные камни — принесет пользу всем.

Если дети слушают историю про Гензеля и Гретель несколько раз, от их внимания не ускользнет то, что птицы склевали хлебные крошки и таким образом помешали персонажам вернуться домой прежде, чем те пережили великое испытание. Не кто иной, как птица, ведет Гензеля и Гретель к пряничному домику; вернуться им также удается только благодаря птице. Это вынуждает ребенка (который представляет себе животных иначе, чем старшие) задуматься: птицы сделали это все не просто так, у них была какая-то цель, ведь иначе они не помешали бы Гензелю и Гретель найти обратный путь, не проводили бы их затем к волшебнице и наконец не помогли бы им добраться домой.

Очевидно, поскольку все обернулось к лучшему, птицы наверняка знали, что для Гензеля и Гретель было лучше не сразу найти путь из лесу домой, но рискнуть, встретившись лицом к лицу с опасностями, которые таит в себе мир. Благодаря опасной встрече с волшебницей не только дети, но и их родители получают возможность жить счастливо. Птицы — то одна, то другая — указывают путь, которым должны следовать дети, чтобы получить награду.

Познакомившись с историей Гензеля и Гретель, большинство детей понимают, пусть неосознанно, что события в родительском доме и в доме волшебницы — это различные аспекты того, что в реальности представляет собой единый опыт. Поначалу волшебница — это безупречное воплощение матери, обеспечивающей полное удовлетворение. «Она взяли их обоих за руки и ввела в свою избушку, — читаем мы. — Принесла им вкусной еды: молока с оладьями, посыпанными сахаром, яблок и орехов. Потом она постелила две красивые постельки и накрыла их белыми одеялами. Улеглись Гензель и Гретель и подумали, что попали, должно быть, в рай». Лишь на следующее утро блаженные младенческие мечты развеиваются как дым. «Старуха только притворилась такой доброй, а была она на самом деле злой ведьмой…» (76)

Именно так чувствует себя ребенок, опустошенный противоречивыми переживаниями, фрустрацией и тревогами эдиповой стадии развития и испытавший прежде разочарование и ярость, когда мать оказывается не способна удовлетворить его потребности и желания во всей их полноте. Глубоко задетый тем, что мать более не подчиняется ему беспрекословно, но выдвигает требования по отношению к нему и по большей части следует своим собственным интересам (такая возможность прежде даже не приходила ему на ум), он воображает, что мать, создательница мира орального блаженства, питавшая его, делала это лишь с тем, чтобы его одурачить — точь-в-точь как волшебница в сказке.

Таким образом, дом дровосека близ огромного леса и домик-ловушка в чаще того же леса на бессознательном уровне представляют собой два аспекта родительского дома: один связан с удовлетворением, другой — с фрустрацией.

Ребенок, размышляющий на досуге над подробностями «Гензеля и Гретель», обнаруживает, что зачин этой сказки имеет особый смысл. Родной дом детей находится на самой опушке леса, в котором происходят события, и это значит, что они были предначертаны с самого начала. Вот еще один пример того, как сказка выражает свою мысль посредством впечатляющих образов, которые дают пищу воображению ребенка, что, в свою очередь, помогает ему прийти