– Кевин много чего говорил, но я думал, он просто шутит. Никогда бы и в голову не пришло, что он сделает что-то такое… – Его голос срывается.

Он произносит это с такой болью, что у меня разрывается сердце. Мне невыносимо, какой груз вины обрушился на сына. Я знаю, как тяжело об этом думать, как трудно с этим справиться.

– Я советую тебе не винить себя – и это правильно. Но ты должен сам в себя поверить.

Коннор смотрит недоверчиво:

– А если я мог его остановить?

Я отвечаю сыну то же самое, что и себе, когда думала о том же:

– Даже если б ты мог остановить его, не забывай, что это Кевин решил принести в школу пистолет. Он спустил курок. Нельзя винить себя за то, что добровольно сделал другой человек. И если ты не сумел остановить Кевина, это не значит, что ты за него в ответе.

Я говорю это и, не удержавшись, вздрагиваю. Я столько раз винила себя за то, что не могла контролировать… И не хочу, чтобы мои дети чувствовали то же самое. Не хочу, чтобы они несли этот груз.

Делаю глубокий вдох и продолжаю:

– Да, насчет Кевина. Тебе надо кое-что знать.

Коннор впивается в меня острым настороженным взглядом:

– С ним что-то случилось? Что с ним?

– Он очнулся, – сообщаю я. Понятия не имею, как сын это воспримет. Если есть какой-то шанс, что Коннор причастен к произошедшему, новость должна его встревожить. Кевин может выдать его как сообщника.

Но Коннор чувствует облегчение и даже радость:

– С ним будет все хорошо?

В его голосе столько надежды… Мне приходится напомнить себе, что Кевин был другом Коннора. Логично, что Коннор хочет, чтобы он выздоровел.

– Врачи считают, что да.

Коннор выглядит таким счастливым, и от этого мне гораздо тяжелее сказать, что друг предал его.

– Кевин говорил с полицейскими. Признался, что стрелял.

Коннор фыркает:

– А как он мог не признаться, если там были свидетели? Другие ребята тоже видели, как он достал пистолет.

– Он обвиняет тебя. Говорит, это ты его подтолкнул.

Я внимательно слежу за выражением лица Коннора. Сын по-настоящему потрясен.

– Но это же неправда… – Он смотрит на меня испуганно и беззащитно, как ребенок. – Этого не было. Я ничего не знал. Я совсем ни при чем.

Больно видеть Коннора таким испуганным и подавленным. Особенно когда я не в силах помочь.

– Знаю. – Я кладу руку ему на колено. – Ты никогда так не поступил бы.

Кажется, ему легче от того, что я верю ему. Но остались вопросы, требующие ответов. Вопросы, которые захотят задать и другие и на которые Коннор должен быть готов ответить.

– Я узнала от приятеля Сэма из ФБР: они получили судебный ордер на доступ к твоим «облачным» аккаунтам.

Наверное, сын уже знает, чем это грозит, потому что сгибается, прижав руки к груди, словно ему физически больно.

– Они нашли твои папки с файлами про Мэлвина Ройяла. Вот как я узнала о форуме. – И, немного выждав, добавляю: – И еще нашли папку с информацией про стволы.

Коннор смотрит на меня снизу вверх, в его покрасневших глазах слезы.

– Я понимаю, как это выглядит со стороны, но я не имею никакого отношения к стрельбе, мам. Клянусь.

– Но тогда зачем все это, Коннор? Откуда вдруг такой интерес к пистолетам?

Раньше я никогда не замечала, чтобы Коннор интересовался оружием – наоборот, старался избегать его, особенно после того, как школьные занятия по стрельбе вызвали у него ПТСР. Конечно, я и раньше водила его в тир – это одно из моих требований, потому что у нас дома есть оружие и дети должны уметь им пользоваться и знать правила. Кажется, за последние месяцы сын стал проявлять больший интерес к тиру, но мы всегда ходили туда всей семьей, так что в этом нет ничего особенного.

Уставившись на ножку кровати и прикусив нижнюю губу, Коннор наконец отвечает:

– Потому что тебе они нравятся. Вот я и подумал: если я тоже полюблю их, у нас с тобой появится что-то общее.

От этих слов у меня внутри что-то ломается. Как же далеко все зашло, если сын пытался полюбить стволы, только чтобы иметь со мной хоть что-то общее… Ведь именно оружие в свое время вызвало у Коннора психологическую травму.

Когда же все пошло не так? Как получилось, что мы с сыном стали чужими?

– Мальчик мой… – Я тут же протягиваю руки и обнимаю его. Он прижимается ко мне, и я понимаю, как давно мы не сидели вот так, в обнимку. – Прости меня.

Коннор расслабляется, и я вспоминаю его малышом, которого баюкала у себя на коленях. Теперь он такой большой и нескладный из-за подростковых скачков роста, но его голова еще привычно прижимается к моему плечу. Я чувствую запах его волос и целую сына в затылок.

Я так люблю его, что иногда даже страшно. Я просто сломаюсь, если с ним что-то случится. Если что-то случится с кем-нибудь из детей. Не знаю, смогу ли жить без них.

Вот почему я цепляюсь за них изо всех сил. Мне необходимо, чтобы мои дети жили. Иначе меня поглотит тьма, из которой уже не выбраться.

– Я люблю тебя, Коннор. И, надеюсь, ты это знаешь.

– Я тоже люблю тебя, мама, – приглушенно отвечает сын из моих объятий.

– Мы вместе, и мы прорвемся. Обещаю. Все будет хорошо.

Сын кивает.

Надеюсь, я сдержу обещание.

24

Сэм

Криминалисты работают в доме почти до ночи. Когда они заканчивают, я практически без сил. Еду домой к Кец и Хави, у которых оставил Ланни. Подъехав, вижу, что на крыльце горит свет, а на диване меня ждут подушка и одеяло. Я так устал, что едва успеваю скинуть ботинки, прежде чем провалиться в сон.

Наутро просыпаюсь от ужасного грохота каких-то кастрюль и сковородок. Сажусь на кровати, прищурившись, смотрю в ту сторону и вижу, как посреди кухни Ланни в фартуке гудит блендером. Совершенно ясно: она шумит нарочно.

Ланни замечает мой взгляд и смотрит исподлобья, словно бросая вызов: ждет, что я выскажусь по поводу шума. Значит, до сих пор злится из-за того, что пришлось раньше времени уехать из Рейна, и хочет поругаться, но сейчас еще слишком рано. Я встаю, потягиваюсь и шаркаю на кухню – налить кофе. По пути выглядываю в окно и замечаю, что машин Хави и Кец нет.

– Они уже уехали. У Кец сегодня с утра сканирование