– Я вынужден отстранить тебя от этого дела, – сказал генерал. – Дальше выкручивайся сам. Если что-то будет в моих силах – помогу. Нет – не обессудь.

Я сказал про поселок переселенцев. Генерал велел перезвонить через час.

Через час я знал, что в области всего два таких посёлка.

Осталось обзавестись колёсами. Мы пошли в магазин подержанных иномарок.

Клава

Мы ужинаем у Савичевых. Обсуждаем передачу. Оператор продолжает нас снимать. Ольга пытается шутить, но моё заявление, что мы можем застрелиться, засело у неё в голове. Ну, правильно, в доме двое детей. Угораздило же меня… Сама себе противна. Меня мутит от меня самой.

Но я не могла не сказать это. Другого случая сказать это у меня, скорее всего, уже не будет. Приехав сюда, мы подошли к финишу наших похождений. Ничего хорошего нас дальше не ждёт. От безысходности меня тоже мутит.

Мы едим жареных карасей, совершенно свежих, только что выловленных из пруда. Чего же меня так тошнит? Может, чем-то отравилась. Но я ела только то, что ели другие.

Ольга вопросительно смотрит на меня. Я хватаюсь за рот. Меня всю выворачивает. Я выскакиваю из-за стола и бегу в туалет. Меня тошнит. Смотрю на себя в зеркало. Я не похожа на больную. Нормальный цвет лица. И тут меня осеняет. Господи, неужели? Нет, только не это!

Ольга поджидает меня у двери.

– Кошмар! – вырывается у меня.

– Никакой не кошмар, – спокойно отвечает она. – Будем рожать.

– В тюрьме??

– Это уже не имеет значения.

– Это имеет значение!!

– Глупая ты ещё. Ничего, скоро начнёшь очень быстро умнеть.

Я прошу ничего не говорить Ване.

– Ну, уж нет! – резко отзывается Ольга. – Мало ли что… Он должен теперь думать не только о тебе. И ты должна теперь думать не только о себе. Знаешь, что самое плохое в смерти? У смерти нет конца. Выбросила бы ты из головы свои фантазии.

Появляется Ваня, он что-то почувствовал. Ольга объявляет ему, что он будет отцом.

Ваня сначала не поверил, потом растерялся, потом удивился, потом пришёл в восторг, потом обхватил меня ласково и в то же время осторожно, прижал к себе.

У меня захватило дух.

Александр Сергеевич Волнухин

Что меня беспокоит: никто не просит телефонов Вани и Клавы. Ни у меня, ни у Анны, ни у Гусакова с Павловой. Из этого делаю вывод: никто не собирается вступать с ними в переговоры. Хочу надеяться, что система просто пробуксовывает. Но у нас ведь как? Сначала система буксует, а потом начинает ломать дрова.

Зато – неожиданный звонок от помощницы супруги президента. Они, оказывается, смотрели передачу Галахова. Они теперь всё про меня знают. То, как я себя веду, вызывает у них уважение. Что ж, спасибо на добром слове.

Меня очень беспокоит заявление Клавы. Она не могла сказать это из расчёта или в запале чувств. Она сказала то, о чем они с Ваней договорились. А если они договорились… Мне страшно за них. Я хорошо знаю обоих: они могут это сделать. Они оба экзальтированны: Клава в большей степени, Ваня – в меньшей.

Я переживаю это не один. Со мной Гусаков, Анна, Павлова. Что мы можем сделать для них детей? Мы можем поехать к ним. Галахов знает, где они.

Пряхин

Хожу по посёлку переселенцев, пытаюсь узнать, у кого скрываются Ваня и Клава. Подделываюсь под печника, предлагаю недорого выложить камины. На мне деревенская одежда и соломенная шляпа. Гера торчит в допотопной «копейке» у въезда в поселок. Следит за всеми, кто въезжает и выезжает.

Я бы едва ли нашел сладкую парочку, если бы не их сердобольные родители. Гера сообщил, что проехал Волнухин. Я велел проследить.

И вот вижу, как «тойота» Волнухина въезжает в чьи-то ворота.

Теперь им не уйти. Я повторяю про себя эти слова, как заклинание.

Я звоню генералу и прошу прислать ОМОН. Через полчаса ОМОН выехал.

Теперь им не уйти.

Александр Сергеевич Волнухин

Мы успели. Спустя примерно час после нашего приезда в посёлок мне позвонил знакомый чиновник из аппарата МВД и сообщил по секрету, что сюда выехал отряд ОМОНа.

Я сказал об этом Ярославу. И вот мы гуляем по двору и решаем, как повести себя. Мы должны заслонить наших детей. Но ведь они не дадут.

Подходит Ваня. Напоминает, что как-то раз я начал говорить про какую-то теорию, но не закончил.

Теория известная. В чём-то примитивная, а в чём-то актуальная. Зиждется на том, что человечество прошло длительный период поедания себе подобных, поскольку это был самый простой способ добывания пищи. Не случайно до сих пор для человека нет никого страшнее в безлюдном месте, чем другой человек. Срабатывает древний инстинкт.

Но постепенно, в процессе эволюции, человек научился защищать себя и своих сородичей. Намного безопаснее стало охотиться на зверей и животных. Так большая часть гомо сапиенсов избавилась от хищности. Но – не все.

Сегодняшние хищные люди не едят собратьев, но не способны испытывать жалость, сострадание и воспринимать культуру, улучшать свой внутренний мир. А самое страшное – хищность начинает лезть из них, как только в обществе меняется отношение к хищности. Чем больше дозволено, тем большее число людей становятся хищниками.

Вот, собственно, и всё.

– Ясно, – говорит Ваня.

– Что тебе ясно? (Мне самому далеко не всё ясно).

– Ясно, – говорит Ваня.

Мне теперь тоже ясно: он не хочет огорчать меня своими мыслями

Клава

Ваня заметил машину возле выезда из посёлка. В ней сидел напарник Пряхина. Значит, здесь и он сам. Если они ничего не предпринимают, значит, ждут ОМОНа.

Хочется убежать, но уже нет сил. Смысла нет: мы со всеми уже рассчитались. Оставался Гультяев, но – удивительно – после передачи он позвонил. Сказал, что переживает. У него какая-то болезнь. Говорит, пока не простим, не вылечится. Я сказала: пусть Эля тебя прощает.

Честно говоря, родителей я встретила нехорошо. «Кто вас просил сюда ехать?» и всё такое прочее. Отец сказал, что у меня психоз беглеца. Он иногда такое выдаёт: откуда ему-то знать? Но потом подумала: а ведь похоже!

Мы прикинули, кому сколько дадут. Мне – не больше пяти лет, Ване – не больше десяти. А могут вообще оправдать. Но это маловероятно. Главное, считают родители, сроки не такие уж большие. Можно ведь и досрочно освободиться. Александр Сергеевич говорит, что после первого года отсидки возможно помилование.

Короче, нас убеждают, что нет в нашем положении ничего такого, из-за чего стоит закатывать истерики. Значит, я истеричка. Если так, значит, у меня от природы характер преступницы. Они все истерички. Ну, уж как минимум, у меня плохой характер.