В студии начался гвалт. Каждый кричал что-то своё: замминистра, замгенпрокурора, Иванов… Обычное зрелище наших бурных дискуссий, оставляющее впечатление, что никто никого не хочет слышать, а значит – мы никогда не построим общество, основанное на умении слышать и понимать друг друга.

Андрей поднял руки, требуя тишины. Аудитория угомонилась.

– Сейчас мы узнаем, что делать Ване и Клаве от них самих.

В студии воцарилась тишина. На большом экране появилось изображение. Лес, новый дом, вид с балкона. А вот и сами Ваня и Клава.

Аудитория встретила их появление на экране аплодисментами. Только замминистра и замгенпрокурора сидели с настороженными лицами, обмениваясь друг с другом какими-то репликами.

– Вы чем-то недовольны? – спросил Андрей.

– Это ваш оператор снимает? – спросил замминистра. – Если так, то мы присутствуем при нарушении закона. Если вы знаете о местопребывании находящих в розыске подозреваемых, вы обязаны об этом сообщить.

Последние слова заместителя министра утонули в рёве аудитории. Это были не крики и даже не вопли возмущенных людей. Это был их слитный рёв.

– То есть, прежде чем предоставить слово Ване и Клаве, я должен раскрыть место их пребывания? – Андрей произнёс этот вопрос спокойно, даже слишком спокойно, но я видел, чего это ему стоит.

– Вы можете это сделать, а можете не делать, это ваше право, – отвечал замминистра. – Я просто обязан вас предупредить, это мой долг. Вы здесь всё время говорите о Ване и Клаве. А мы, служители закона, обязаны думать и о другой стороне. Ваня и Клава живы и здоровы, А тех, кого они убили, уже не вернёшь. И у тех, кого они убили, есть родственники, которые смотрят на нашу передачу совсем другими глазами. Ненависть может вызвать ответную ненависть, насилие – ответное насилие. И этому не будет ни конца, ни края. Давайте не будем никого ни обвинять, ни оправдывать раньше времени. Тут говорилось, что дело Смирнова и Павловой должен рассмотреть суд присяжных. Одни приговор встретят с восторгом, у других он вызовет возмущение. И колесо взаимной ненависти закрутится дальше. Давай лучше говорить сейчас, как нам остановить колесо этой ненависти. Не замечать его уже невозможно.

Замгенпрокурора сидел, как отличник в школе, с нетерпеливо протянутой рукой. Андрей дал ему слово.

– Я тоже хочу предостеречь, – сказал замгенпрокурора. – Ваша передача может вызвать моду на линчевание. Не шутите с этим.

– Что, так много накопилось счетов? – быстро спросил Андрей.

– Давайте не будем об этом. Давайте не будем делать из Вани и Клавы героев. Из кого только не хотят сегодня слепить для молодежи кумиров. Но они – герои не со знаком плюс, уверяю вас. Так хладнокровно стрелять в людей, как это дели они… поверьте моему опыту, так могут вести себя…

– Злодеи? – подсказал Андрей.

– Не делайте из них героев и кумиров, – подытожил своё выступление замгенпрокурора.

Андрей смотрел на него и на аудиторию растерянно:

– Значит, не давать им слово? А может быть, они как раз хотят сказать, что готовы сдаться? Давайте всё-таки дадим им возможность высказаться!

Аудитория взорвалась аплодисментами.

– Клава, тебе слово, – сказал Андрей.

– Никогда не хотела стать ни героиней, ни кумиром. Смешно даже говорить об этом, – сказала Клава. – Я хотела встретить реального мужчину. Чтобы был, как говорила моя мама, мужчина-комплект. Чтобы всё у него было, кроме меня. Но встретила парня, у которого не было практически ничего. Ни своей квартиры, ни больших денег, ни дорогой машины. Но никакой другой мне теперь и не нужен, сами всего добьёмся.

Тут говорят, что мы стреляли хладнокровно. Откуда вы знаете? С какого потолка вы это взяли? Если так заявляет замгенпрокурора, то чего можно ожидать от какого-нибудь маленького прокурора? Одно только это заявление говорит о том, как с нами будут разговаривать, если мы попадем в лапы правосудия. Скажу прямо и категорически: мы не сдадимся. Ни при каких обстоятельствах. Вам придётся брать нас силами ОМОНа.

Андрей перебил Клаву:

– Ребята, ну так тоже нельзя. Давайте обойдёмся без ультиматумов.

– Я не договорила, Андрей, – продолжала Клава. – Мы предлагаем вариант, который может устроить всех. Мы объявляем, где мы находимся, пожалуйста, выставляйте охрану. Но вы нас не трогаете. А мы ждём повестки на следствие. Мы готовы участвовать во всех следственных действиях, но только в качестве подозреваемых, находящихся под подпиской о невыезде. Конечно, нас в любой момент могут арестовать. Но пусть это останется на совести тех, кто это сделает.

Несколько секунд в аудитории царила тишина.

Андрей обвёл глазами присутствующих и остановился на представителях МВД и Генпрокуратуры.

– А если ваши условия не будут приняты изначально? – спросил он.

– Мы это учли, – сказала Клава. – Тогда мы застрелимся. У нас просто не останется другого выхода.

Пряхин

– Она застрелится! Сучка недоделанная! – возмущается себе под нос Гера.

На нас посматривают посетители кафе. Я прикрываю лицо ладонью. Если меня узнают… Пока шла передача, такого о себе наслушался. Галахов сделал из меня монстра. Хотя сам не сказал ни одного плохого слова.

– Ультиматумы выдвигает, тварь! – кипятится Гера, брызгая слюной в кружку с пивом.

Я с ним согласен. Тёлка действительно переходит все границы. Кем она себя возомнила? Хотя отчасти это хорошо, злее будем.

Но это всё эмоции. Не отвлекаться! Главное – дело. Откуда картинка? Где они могут сейчас быть?

Мне везёт. Бармену, официантам, посетителям кафе интересно то же самое: где парочка залегла на дно? Все хотят им помочь. Бар-раны!

Базар на эту тему возник после того, как кто-то вдруг воскликнул, что Ваня и Клава у них, в Калужской области. Он даже знает, где велась съёмка. Но как только это прозвучало, малому заткнули рот: мол, знаешь и помалкивай.

Мы вышли на улицу. Уже темнело. Я не спешил уходить. Я дождался, когда из кафе вывалит компания, которая особенно громко обсуждала, где скрываются Ваня и Клава.

Как и следовало ожидать, пьяный базар крутился возле одной и той же темы.

Мелькнуло слово «переселенцы». В компании были электрики. Они подводили свет к посёлку переселенцев.

Но Калужская область не маленькая. И поселок такой наверняка не один.

Компания рассаживалась по машинам. Информации ускользала. Я не мог подойти, сунуть под нос удостоверение и потребовать название поселка. Меня бы послали. А если бы узнали… пришлось бы стрелять.

Я позвонил генералу.

При других наших отношениях генерал тоже должен был меня послать. Но я слишком много знаю о его делишках, сам в них участвовал. Я знаю о нём так много, что иногда мне становилось не по себе.