Максим заскрипел зубами, изнутри поползла стынь. Промолчал. Язык отяжелел, не мог ничего произнести. По извилинам мозга пополз червь сомнения. Прондопул услышал это сомнение.

– Ты прав, – сказал он. – Ничтожность – удел бездарных. Ты хочешь власти, я дам тебе много власти, у тебя не было такой никогда. – Прондопул пошевелил рукой, и Максим почувствовал у себя на плече тяжесть его ладони, она придавливала к полу так, что подгибались колени. Лицо архидема по-прежнему находилось перед глазами, и голос продолжал разрывать перепонки. – Только власть имеет истинную цену. Она дает человеку все. Ты станешь предметом зависти тех, кто будет окружать тебя. Ложь и лесть превознесут твое имя так высоко, что это еще больше увеличит зависть окружающих. Тебе станут нести взятки, ты даже не будешь напоминать об этом, достаточно только ухмыльнуться. Ты сможешь предавать всякого, в ком перестанешь нуждаться. Ты сможешь украсть многое из того, что понравится тебе. Ты сможешь иметь любую женщину, они сами выстроятся в очередь. Наконец, ты сможешь убивать, и никто с тебя не спросит за это. Не стоит отказываться от подобного. Ты не готов снова стать обыкновенным человеком и вовсе не готов принять Смерть. Как видишь, я предлагаю тебе больше, чем хочу получить от тебя. Ты должен ценить это.

У Максима судорогой исказило лицо, ноздри расширились, и губы с дрожью сделали едва уловимое движение:

– Я ценю.

Размытый взгляд Прондопула парализовал. Максим больше не хотел сопротивляться.

– Ты готов выполнить мою просьбу? – после минутного молчания спросил архидем.

– Да! – выдохнул Максим, и весь этот выдох наполнился особенным жаром.

И тогда на лице Прондопула появилось выражение удовлетворения. Он поднялся из-за стола, и мозг Максима принял посыл, заставивший его оторвать ноги от пола и двинуться к архидему. И чем ближе он подходил к Прондопулу, тем легче становилось на душе. С каждым шагом вес тела уменьшался и исчезал вовсе. Наплыла мысль, что никогда больше он не вернется к Муруфулу. Тот оставался где-то за чертой, в прошлом, казался неправдоподобным и несуществующим. Его лицо затуманивалось, плохо различалось и забывалось. Максим шел к другой жизни, хотел власти и силы.

Подступив к столу, он легко и свободно расправил плечи. Прондопул по столешнице придвинул лист бумаги. Максим поймал его взглядом, и лист оказался между пальцами. На нем жирно выведено: «Я предаю Муруфула!». Сначала эта фраза хлестанула по глазам, покоробила, затем от нее повеяло обыденностью, а потом – теплом. Максим поднял глаза на Прондопула, в них замерцало желание подчиниться, его вид уже выражал преданность и безусловное согласие с этой фразой.

– Подпишись, – сказал архидем.

Максим кинул взором по столу, пошарил руками в карманах в поисках авторучки. Не нашел. Лишь из внутреннего карман пиджака вытянул жирного червя. Отбросил, недоумевая. Услышал окончание фразы:

– Кровью.

И обнаружил, что из пальца сочится кровь. Механически, не задумываясь, провел им по листу, оставляя жирную кровавую полосу. Кровь перестала сочиться, а в ушах прогремел жуткий раскатистый гром, и мозг, казалось, раскололо на тысячи мелких кусочков. Максим схватился за голову, сдавил виски, раскаты грома стихли. Бумага с кровавой отметиной пропала со стола, будто ее никогда не было.

– Где Муруфул? – спросил Прондопул.

Максим назвал место и засуетился:

– Я покажу дорогу.

– Мы все ходим по одной дороге, – осадил Прондопул, выступая из-за стола. – Отправляемся.

Холодный ветер подхватил Максима, ноги оторвались от пола, перед глазами все замелькало. Дубея от стужи, крепко прикрыл веки. А когда стынь отступила и глаза распахнулись, он уже стоял перед домом, где обитал Муруфул. Прондопул выдвинул Максима вперед и поднял руку с растопыренными пальцами:

– Муруфул, ты чувствуешь меня. Я – рядом!

Перед глазами Максима дом начал качаться, как резиновый, окна раздувались и сжимались. В небе сверкнула молния, а земля расступилась бездной. Максим стоял на краю, едва живой от страха, боясь двинуться и сорваться вниз.

Дом на глазах у него с грохотом стал рушиться. Воздух гудел от криков и стонов гибнущих людей, падающих в пропасть. Максим цепенел.

И вдруг все стихло, пропасть исчезла, дом снова возник на прежнем месте. А глаза Максима неожиданно наткнулись на злой взор Муруфула. Дрожь пробила до пяток. Муруфул в темно-коричневом костюме и черной рубахе с узкой полоской красного галстука стоял напротив, сверля взглядом.

И только холодное спокойствие Прондопула уравновешивало все.

– Ты проиграл, – сказал Прондопул. – Не стоит попусту бесноваться.

Взгляды двух архидемов столкнулись, вызвав молнию между ними.

Разрывы ослепили Максима, заставили беспомощно присесть на дрожащих ногах. Когда все стихло, Прондопул поднял над головой лист бумаги с кровавой подписью Максима. Глаза Муруфула расширились, налились огнем, он хотел испепелить бумагу и Максима. Но не удалось. Прондопул защитил. Тогда Муруфул снова глянул на Максима:

– Ты подставил мне подножку.

За Максима ответил Прондопул:

– Он исполнил одну из заповедей Игалуса.

Муруфул вскинул руку, и небо осветилось пламенем, прокатился гром:

– Он поторопился, жалкий слизняк! Он пожалеет об этом! – Злой взгляд пригвоздил Максима. – Стало тебе лучше теперь?! – Голос Муруфула жалом вошел в уши Максиму. – Ты чувствуешь себя счастливым?!

Прондопул снова защитил Максима. Вместо страха Максим испытал прилив сил:

– Да! – ответил отчужденно, не своим голосом.

Прондопул движением руки усмирил стихии до безмолвия, до звона в ушах. В полном затишье спокойно произнес:

– Ты должен покинуть землю, Муруфул. Ты всегда был Вторым, и Первым уже никогда не станешь. Исчезни. Мне одному завершать дело. Такова воля Игалуса.

Лицо Муруфула почернело. Через секунду сгусток воздуха сильным толчком ударил ему в грудь, пошатнул. Муруфул отступил на шаг, оторвался от земли и пропал. Пронесся быстрый вихрь.

Максим устоял на ногах благодаря Прондопулу.

А у Прондопула на лице на миг появилось удовлетворение. Вслед Муруфулу полетела короткая мысль: «Все просто, Муруфул, все очень просто, не понадобилось даже десяти сребреников».

Глава девятнадцатая

Десять сребреников

Тетрарха Ирода Антнпу вновь червем точила тревога. Он раздражался по пустякам, срывал зло на придворных. Те прятались в закоулках дворца, боясь попадаться ему на глаза.

Немало минуло, как он отправил к праотцам Иоханана Крестителя, но каждый прожитый день не прибавлял покоя. Поначалу надеялся достигнуть душевного умиротворения, отловив в тетрархии смутьянов. Во все концы направил своих гончих псов – верных служак, надежных соглядатаев и солдат, чтобы ни одного недовольного не упустили. Но, выловив многих, понял, что не приобрел то, чего хотел. Вдобавок усиливалось ощущение, будто втягивался в длительную осаду крепости, заранее зная, что одержать победу не удастся.

Впрочем, ничуть не сожалел, что сделал Крестителя и