Есть у тебя душа или нет.

А сейчас прекрати реветь. И кричать. Лучше выпей. Выпей еще, еще, ну вот так, ну. Без закуски херово?! Без закуски лучше всего.

ЧЕРНЫЙ КРИК. ОДНА

Ну что! Давай подведем черту. Бабки подобьем, что ли.

Я одна. Меня сейчас никто не видит. И никто не слышит.

К чему была вся моя жизнь? Зачем меня мои родители родили на свет? Зачем я сама родила двух детей, и один погиб, и мужа нет, и второй сын – куда он идет, куда уходит? Ну, пройдем мы по этой земле, и вот она, черная яма; и мы туда свалимся, как все люди, в свой черед.

Так зачем же тогда жизнь? Зачем – жить?

Для любви? Но она проходит. Что такое любовь? Может, это просто забота друг о друге, вот как я о Феде забочусь, о Степке… заботилась? Да и забота – это ведь не любовь. Это – нагрузка, это – повинность: надо, надо. Надо позаботиться, надо прибежать, покормить, обласкать, иначе без тебя – помрут.

А зачем ты продлеваешь им жизнь? Зачем они – тебя – едят?

Ты что, хлеб, что ли?

Человек человеку – хлеб…

Человек – человеку – хлеб!..

Человек человеку – хлеб, фу, черт, как это здорово сказано. Это я придумала, Машка Строганова. Жаль, я не писатель, чтобы это в книжке написать, а потом бы меня читали в школах и цитировали. В хреновых сочинениях, пятьсот рублей штука, спасите моего ребенка, завтра экзамен, заверните, пожалста…

Все – хрень. Все – чепуха. Все пусто.

И в этой пустоте мы плывем, барахтаемся.

Нет любви. Нет любви! Я притворяюсь только, что люблю.

Что – люблю Петьку, Степку, Федьку, стариков, что Пушкина любила, ах, ласковая Машер, твою ж мать, печеньице ему в пакетике носила.

Ты! Слышишь! Это – не – любовь!

А что, что, что это?!

А пустота. А – чтобы не скучно было.

Чтобы не так скучно было умирать.

Потому что умирать всегда скучно и пусто. И обманываешь себя. Создаешь себе такую обманку: вот я люблю, вот я ухаживаю, вот меня ждут, вот я ути-пути…

А на самом деле?!

Что, ну что, ну что на самом деле?!

Гляди прямо внутрь себя. Говори себе все прямо. Не лавируй. Не ври себе.

На самом деле – каждый одинок.

И каждый – будет умирать в одиночку.

А то, что люди на миг, на миг единый на земле бывают вместе – рядом – дышат в лица друг другу – это не любовь. Это просто мы так от ужаса одиночества спасаемся. На миг. На миг один.

И все?! Все так… страшно?!

Но я не хочу. Я не хочу так!

…но ведь так оно и есть. Это правда.

Нет! Это не правда! Есть последняя правда! Последняя – истина!

Истина, ну пожалуйста, ну милая, родная… где ты! Какая ты!

Откройся мне!

Боже, открой мне, открой…

Пошла ты на хрен, такая правда. Пошло ты, одиночество.

Федя, Фединька, прости. Петюшка!.. Прости меня. Боженька, прости меня тоже. Простите меня. Я больше не буду. Родненькие мои. Вы же у меня есть. У меня-а-а-а… Есть любовь. Есть. Ну как же без любви. Без нее – ничего ведь не может быть… ничего… никто… и никогда… никогда… Я дура. Ну, дура я, что с меня возьмешь… Ду-у-ура-а-а-а… Старое базло, седая тетка, дворничиха-а-а-а… а-а-а-а… а-а-а-а-а…

«Въ царствование императора Павла входитъ въ моду дорогое изобретение французскаго кулинарнаго искусства, называемое roti a l'imperatrice. Рецептъ этого блюда заключается въ следующемъ: возьми лучшую мясистую оливку, вынь изъ нея косточку, и на место ея положи туда кусочекъ анчоуса. Затемъ начини оливками жаворонка, котораго, по надлежащемъ приготовлении, заключи въ жирную перепелку. Перепелку должно заключить въ куропатку, куропатку въ фазана, фазана въ каплуна и, наконецъ, каплуна въ поросенка. Поросенокъ, сжаренный до румянки на вертеле, даетъ блюдо, которое чрезъ смешение всехъ припасовъ по вкусу и запаху не имеетъ себе подобнаго. Величайшая драгоценность въ этомъ блюде – оливка, которая, находясь въ середине, напитывалась тончайшими соками окружавшихъ ея снадобий.

Иногда повара, для смеху или же на счастие, клали въ оливку не кусочекъ сочнаго анчоуса, а жемчужину. Тотъ, кто при трапезе находилъ въ блюде жемчужину, считался избраннымъ счастливцемъ…»

Вы когда-нибудь слышали о СЫРЕ ИЗ ОРЕХОВОГО МОЛОКА?!

СЫР ИЗ ОРЕХОВОГО МОЛОКА – любимое блюдо АГЛАИ СТАДНЮК!

Она удивляет нас ДНЕМ И НОЧЬЮ!

Она удивила нас тем, что оказалась ГЛАВНОЙ ГЕРОИНЕЙ скандальнейшего романа великого бразильца ДИЕГО ДЕ ФАЛЬИ «ШЛЮХА ИЗ САН-СЕБАСТЬЯНА»!

«Вы не боитесь, что вас теперь будут называть шлюхой?» – спросили мы ЗВЕЗДУ.

«Не боюсь! Все королевы – шлюхи, а все шлюхи – королевы!» – гордо ответила нам БЕСПОДОБНАЯ АГЛАЯ.

Что же королева предпочитает на завтрак?

Конечно же, СЫР ИЗ ОРЕХОВОГО МОЛОКА!

А ЕЩЕ ЧТО? Ведь это так интересно твоей верной свите, о королева!

«Еще? О, ЕЩЕ… ЕЩЕ И ЕЩЕ… молоко моих любимых молочных ЖЕРЕБЦОВ…»

ТЫ самая великая ШЛЮХА мира, Аглая. ЕЩЕ!

1

– Машер, ах, голубушка моя… Явилась!.. Машер, где ты была?!.. Ни Пети, ни тебя… Мы тут уж заволновались – не в больницу ли попала…

– Машенька, милашечка… Ну што ж ты, разве можно так стариков пугать…

Мария обнимала их обоих, старика Матвеева и Лиду. Ей казалось – она не должна их обнимать, потому что у нее руки грязные и вся она – грязная.

Лида стояла перед ней в ночной сорочке, дрожала, притискивала к высохшей груди костлявые руки. Старик Матвеев стоял в накинутом на плечи длинном халате; из-под халата торчали худые, бледно-желтые щиколотки. Когда-то он на коне, в сапогах со шпорами…

«Что ты все о коне да о коне его. Кости коня того давно уже в земле истлели. Да и сам Матвеев скоро в землю сойдет».

«Господи, зачем мы проходим сквозь время?»

– Ничего, – выдавила она, – ничего. Я же пришла. Ничего.

Обвела взглядом кладовку. Велосипедные спицы пробежались по глазам, замелькали.

Она ухватилась за Лиду, чтобы не упасть.

Старуха поддержала ее, прижала крепко, как мать прижала бы, к себе.

– Што, Машенька?.. Што?.. Плохо тебе?..

– Нет. Ничего. Где Петя? Он… приходил?