— Значит так, — командовала я, — здесь, кажется, четыре пьесы. Пока берем каждая по произведению и подчеркиваем абсолютно все, что может иметь к нашему нынешнему положению хоть какое-то отношение. — Я схватила с пола какой-то мажущийся камень и проверила, можно ли им черкать бумагу.

— Нет, — проснулась наконец Лариса, постепенно осознав суть происходящего. — Это неправильно. Кир писал эти пьесы очень давно. Не мог он заранее предвидеть, как далеко зайдет его собственное коварство.

— Значит, он мог приписать куда-нибудь новую главу. Хомутов ведь свои рассказы тоже давненько породил. — От появления новых надежд у меня резко улучшилось настроение. Я выхватила из стопки самую нижнюю пьесу и весело потрясала ею перед Ларисиным носом. — Понимаешь? Кстати, по состоянию бумаги можно с уверенностью сказать, что эти листы еще не так давно были девственно чисты и возлежали в пачке между своими собратьями. Значит, Кир перепечатал свои тексты заново. Очередная авторская редакция, так сказать. Надо все их изучить. Здесь должно быть указано, что нам делать, чтобы спастись. Ваш Кирилл ведь любитель неожиданных поворотов сюжета.

Алла в споре не участвовала. С видом умалишенной она исследовала, обнюхивала и чуть ли не пробовала на вкус каждую из четырех пьес. Даже рассматривала листочки на просвет перед лампой.

— Он — обожатель своих произведений, — снова запротестовала Лариса. — Подозреваю, он подсунул их сюда, просто чтобы увеличить количество своих читателей на двух человек. Он решил, что от скуки и не такое можно начать читать. А может, он нам их оставил в качестве пытки, помня, как мы кривились при прослушивании этих его пьес.

— Попытка — не пытка! Не возражай, а читай. Чем скорее мы просмотрим все эти листы, тем скорее выйдем отсюда. В вас ведь должна жить потребность в чтении — вы ведь театром занимаетесь. Как можно было не прочитать все это раньше?!

— Мы же не знали, что у Кира что ни текст, то преступная махинация. Мы-то думали, что нас сюда заманил Хомутов. А эти пьесы мы в театре уже слышали. Господи, вы представляете, что за мучения просматривать целых четыре ужасных пьесы среди ночи в состоянии полнейшего упадка сил? Я не переживу этого.

— И не надо! — твердо заявила Алла. — В смысле, переживай, конечно. Я имела в виду, что не надо их все перечитывать. Уверенно заявляю, что свежеотпечатанная вещь — только верхняя. Остальным — в обед сто лет. Бумага более свежая, печать не выцвела еще.

— Отлично! — похвалила я Аллу. — Отсмотрим пока только эту пьесу.

— Это уже лучше, — задумчиво проговорила Лариса. — Если Кир нарочно подмешал в старые пьесы новую, то это неспроста. Давайте читать! — Лара бегло просмотрела начало. — Это одна из его старых вещей. Ой! Он, кажется, впечатал в нее главу про Очаг Искусства. Раньше в ней этого не было!

— Изучаем все, что может касаться нас, — категорично заявила я, отобрала листочки и принялась читать вслух, чтобы все слышали, а я сама еще и видела текст собственными глазами.

Пьеса оказалась довольно нудной. Диалоги действующих лиц были однообразны, витиеваты и пафосны. Но для нас сейчас это было самое желанное литературное произведение в мире. Потому что уже с третьей страницы пьесы стало понятно, что Кирилл предметно перенес место действия в тюрьму. Две заблудшие души попали в ловушку и томились теперь в тюрьме, обуреваемые воспоминаниями о тяжких грехах, совершенных ими ранее в жизни. К примеру, они, желая посостязаться между собой в остроумии, обидели когда-то гения, подвергнув жестокому словесному истязанию его лучшее произведение. Теперь они сожалели об этом. Оказалось, что и произведение было неплохое, и гений принес бы миру радость. Это был явный упрек Алле с Ларисой за критику кирилловых пьес. Еще в их воспоминаниях всплыл эпизод о том, как они прогнали белую девушку. Боялись, что ее волнующая белизна оттенит их грязные подтеки. Эти намеки явно вели к Ксюше. К тому, что той отказали в роли главной героини.

Сомнений не оставалось. Этой сумбурной сырой пьесой Кирилл хотел обратиться к своим пленницам. Объяснить, отчего решил так жестоко обойтись с ними.

— Но ведь это неправда! Мы не изгоняли Ксюшу! Что он выдумал?

— Он просто псих. Обидели мы его! Сам бы свои пьесы со стороны послушал, еще и не так критиковать бы стал.

Девочки возмущались и оправдывались, а я тем временем лихорадочно повторяла про себя перечитываемые слова. Что-то подсказывало: кроме пустых обвинений, кроме размазывания собственных комплексов, Кир должен был попытаться сказать пьесой что-то еще. И в этом «еще», возможно, заключалась надежда на наше освобождение.

— Есть! — закричала я наконец, обнаружив те самые главные слова.

О том, как спасение утопающих, превращаясь во всенародную обязанность, все равно остается делом рук самих утопающих

— Я не уверена, но, кажется, это — указание на способ побега, — стараясь сохранять спокойствие, заявила я. — Вот послушайте! Это текст надзирателя:

— Думайте, девочки, думайте… Это точно оно… Оно.

— Окно! — захлопала в ладоши Лариса. — Конечно, это про окно. Я догадалась! Как бы этот предатель ни издевался, я все равно догадалась. Окошко — единственное место нашей тюрьмы, куда пробивается дневной свет. Лишь сквозь окно тут видно, когда на улице ночь, а когда день.

Мы бросились в темную часть подвала.

— Он что, хочет, чтобы мы просочились в щели, в которые только лист бумаги пролазит? Что значит «попугаем обратиться»? Кричать, что ли? Так мы кричали уже. Не слышно нас.

— Еще попугаи сидят на жердочках, — продолжала оживленно говорить Лариса. — Видимо, нужно залезть под потолок — на трубу. Как на жердочку. Я до окна доставала, когда Алле на плечи садилась. А на трубу еще не залазила. Только что там такого может быть?

Девчонки не удержались и решили немедленно залезть на трубы. А я снова вернулась к столу и с головой залезла в текст. Полученной информации было явно недостаточно. Я была уверена, что Кирилл закопал где-то в тексте пояснения.

«М-да, после шедевральной главы об Очаге Искусства весь этот бред совершенно разочаровывает. Все эти возвышенные строфы, притянутое за уши обращение змея попугаем и обратно. Полная чушь! Как-то даже жаль нашего Кира. Очень хочет мальчик написать что-то значимое. Очень старается. Увы!»

— Есть! Детектив Кроль! Есть! Мы все нашли! Все сработало! — Алла буквально тараном потащила меня к окошку.

Не может быть! Я не верила своим глазам — окно было открыто.

— Залажу я, значит, на трубу… — От счастья Лариса забыла о своих назидательных интонациях и превратилась в очень приятного, живого, радостного ребенка. — Там грязно до ужаса. Щелкаю зажигалкой. Слава богу, я с собой для сжигания роли на алтаре настоящую «Zippo» взяла. Оглядываюсь по сторонам. Что бы вы думали? На расстоянии вытянутой руки от меня — клетка. Самая настоящая клетка для попугая. Старая, с выломанными прутьями. Видно, что давно она тут в подвале валяется. Я пытаюсь ее достать, дергаю за прутья — не поддается. Алка внизу от нетерпения уже дырку в полу протоптала. Говорит: «Подсади, я залезу и вытащу эту твою клетку». А как я такую корову подсажу? В общем, я зажмурилась да в полный рост поднялась. Страшно, зато все видно. Свечу, смотрю. От клетки этой какой-то штырь в стену уходит. Сквозь дыру, проломленную возле окна. Я присмотрелась, клетку, как рычаг, в противоположную сторону от себя наклонила. Тут окно и открылось. Само. Железный лист, оказывается, штырем этим, как крючком, закрывался вверху, там, куда у нас руки уже не доставали. А я-то думала, он к решетке приварен. Нет там никакой решетки. Вот!