— Дед, — сказал Крылов, скрывая неловкость. —Вот теперь можешь мной гордиться. Морда побита, ребра сломаны!.. Даже очки,сволочи, разбили.

Дед осторожно похлопал по спине.

— Ты крепок, — ободрил он. — Моя кость! Идиложись, теперь я за тобой поухаживаю…

Замполит рассмеялся, Лилия властно увела деда в его комнатуи едва не приковала к постели наручниками. Минут пять звонила, переносила своидела, сбегала вниз, через десять минут привела, к великому изумлению Крылова…Яну!

— Вот, — сказала она, запыхавшись, — добраясамаритянка, она посмотрит за вами двумя. Что глаза таращишь? Мир тесен,кое-что о тебе слышали. Черт, почему у вас так часто лифт не работает? Хотя быне десятый этаж… Все, я пошла, у меня машина припаркована под «кирпичом».

Яна с улыбкой поглядела ей вслед:

— Как будто она хоть раз в жизни платила штрафы! Любомугаишнику только улыбнется, тот сам готов отдать ей и жезл, и кобуру, ипатрульную машину… Костя, мне Лиля наговорила столько всяких страстей, а тывыглядишь просто молодцом!

Из комнаты послышалось шарканье. Снова появился дед.Мохнатые брови сдвинулись, несколько мгновений придирчиво изучал гостью. Янастояла скромненькая и пышущая здоровьем, как доярка, прожившая на свежемвоздухе и парном молоке. На ней была маечка до самого горла, прежняямикроюбочка, но выглядела Яна скорее как здоровая спортсменка, не стесняющаясясвоего здорового сильного тела, чем развратная… э-э… бикса.

— Моя порода, — ответил дед с суровойгордостью. — Другой бы вовсе коньки откинул. А Костя на второй деньуже дома. Или на третий? Проходи… как тебя зовут, говоришь?.. Да ладно, всеравно забуду…

Костя взял Яну и увел на кухню. Дед потащился обратно в своюкомнату.

Яна сказала шепотом:

— А он у тебя еще ничего!.. Здоровый дед.

— Сдает быстро, — ответил Крылов нехотя. —Еще год назад он пробежки делал. Хоть трусцой, но все-таки… А теперь едва поквартире ходит. Полгода тому еще в булочную ходил, но однажды мне пришлось егодаже разыскивать. Нет, не заблудился, но дважды отдыхал по дороге, устал так,что в самом деле мог забыть, куда идет. Я вспомнил, что лифт здесь ломаетсячасто, а если дед пойдет пешком, то умрет на ступеньках второго этажа…

Она покосилась на закрытую дверь:

— Он хороший. Мне хочется ему понравиться! Как думаешь,он еще может?.. У многих мужчин климакс не наступает вовсе, а просто всепостепенно затухает до самой смерти. Я могла бы попробовать, ему можетпонравиться…

Крылов подумал, покачал головой:

— Не знаю, он после смерти бабушки на других женщиндаже не смотрел.

— Рискнуть?

— Не надо, — сказал Крылов. — Он из другоговека. Тогда были другие моральные нормы, а современные он не принял. Для него ито, что ты со мной и Алексеем, — уже аморалка.

Яна быстро и умело навела порядок на кухне. Крыловупоказалось, что она всего лишь по-своему переставила посуду: за время его лежкив больнице здесь готовила обеды и кормила деда Лилия, но все равно сладко исчастливо, что она возится на кухне, напевает, чистая и солнечная, пытаетсякормить чуть ли не из ложечки.

Яна исчезла, деловито приведя его гормональный тонус внорму. Крылов убедился, что остался жив после такого взрыва, выполз на кухню.Дед сидел в своем любимом кресле с листками бумаги в руках. На внука покосился,но смолчал, хотя явно слышал все, что происходило в соседней комнате.

Крылов сказал, скрывая неловкость:

— Дед, ты опять читаешь этот… манифест?

Дед поднял глаза, веки красные, воспаленные, в уголке слеза.Аккуратно убрал суставом указательного пальца, лист бумаги вздрагивает в тактударов сердца. Крылов задержал дыхание. Взгляд деда, обычно как будто слегкавиноватый, сейчас тверд, даже слегка насмешлив. Дряблые складки у рта не точтобы разгладились, а словно бы окаменели, стали жестче.

— Читаю, — подтвердил дед. — Молодцы. Хорошосказали. Сама по себе жизнь в самом деле ничего не значит! Цена зависит отупотребления. И еще вот это: молодые могут умереть, старые — должны.

Крылов воскликнул в ужасе:

— Дед!.. Это пока что теория. Глупая, неверная,мальчишечья!.. Ты же сам понимаешь, что такое могло быть только в самыхпримитивных обществах. Еще до перехода к рабовладельческому строю… Черт, что янесу! Дед, это все игра, понимаешь? Наша игра, эрпэгэшная игра. Мы придумалисебе мир, разобрали роли, теперь в нем разыгрываем такой вот спектакль…

Разволновался так, что заныло в груди, а в области ребербольно кольнуло, словно сломанные концы выскользнули из тугой повязки. Дедрассматривал его с любовью и ласковой насмешкой. Поднял руку, Крылов нагнулся,кончики слабых пальцев легонько коснулись его все еще распухшего и в черныхкровоподтеках лица.

— Ваш спектакль кто-то принимает всерьез, —заметил он.

— Дед, — сказал Крылов торопливо, — этопросто хулиганье!.. Меня избили потому, что я очкарик. Или просто так. Ты что,не смотришь телевизор? Каждый день на улицах забивают насмерть прохожих простотак, для забавы. Вот так и меня… При чем тут скифы?

Дед крякнул недовольно. Потемнел лицом, Крылов понял, чтодед почти поверил, это неприятно, гораздо лучше думать, что внук что-то значит,на него начинают устраивать покушения… нет, еще не покушения, но ужепредупреждают, что в другой раз, если не угомонится, могут убить вовсе.

Но дед не был бы человеком, если бы позволил рациональноймысли взять верх. Снова крякнул, уже веселее, провозгласил:

— Костя, там где-то уже просчитали!.. Сценарии написали,то да се… Высчитали, что ты станешь не то Наполеоном, не то Чингисханом, а твоискифы сметут их Европу на фиг. Вот и пытаются тебя остановить пораньше. Тебенадо охрану, вот что я тебе скажу. А почему нет? Вон у тебя один Тор чегостоит? А Внимательный, есть у вас такой на сайте, так и вовсе любыморужием владеет!

— Все-то ты знаешь, дед, — сказал Крылов.

— Знаю, — ответил дед гордо.

— И помнишь, — добавил Крылов тоже с гордостью.

Он надеялся, что дед уже забыл про опасную идею умерщвлениястариков, все-таки склероз должен давать о себе знать, однако дед сновапотянулся к отпечатанным листам, взял, перевернул, отодвинул на расстояниевытянутой руки:

— Все верно, наша жизнь не страдание и не наслаждение,как говорят длинноволосые… или теперь уже стриженые поэты, а дело, которое мыобязаны делать! И честно довести его до конца. По-настоящему мудрый человекживет лишь до тех пор, пока его жизнь имеет большую цену, чем его же смерть.

Крылов сказал нервно:

— Дед! Это все… крайности. Любой подвиг —крайность. А жизнь наша не состоит из подвигов. Те, кто старался всю жизньпревратить в подвиг… например, коммунисты!.. надорвались очень быстро. Апростенькие люди, которых везде большинство, так и вовсе не пошли за такиминеистовыми.