Проходят дни.

Сандрина подписывает еще какие-то бумаги. Он что-то замышляет, острит, уверяет, что у первой жены нет никаких шансов. Она также подписывает заявление об открытии совместного счета. Он против того, чтобы у нее была своя карточка, отдельный счет. Он так решил. Назначил ей встречу в банке, чтобы она закрыла свой счет и перевела все деньги на новый, который он называет «нашим». Она спрашивает себя, так ли бывает, когда люди влюбляются, начинают жить вместе и приходят к решению открыть общий счет, чтобы получить одну жизнь на двоих? Наверное, нет. Наверное, страха не должно быть. Она не знает. Он кладет ей руку на шею и говорит с ней очень спокойно. Это еще хуже рычания. Она подписывает.

Каждый раз, когда она слушается, она что-то получает – заслуживает; это сделка по умолчанию, как с собакой, которую вознаграждают за все более и более сложные трюки тем, что не бьют. За ужином он не делает замечаний. Вечера проходят мирно. Иногда ей даже позволяется читать, пока он смотрит телевизор. Но только она должна сидеть рядом с ним на диване.

В субботу, когда она закрыла свой счет в банке, он ведет ее в японский ресторан, подчеркнув при этом, что терпеть не может сырой рыбы. Сначала она колеблется, думает, может, лучше пойти в другое место, и даже говорит, что ей самой не очень хочется суши, но когда он говорит: «Нет, я же это для тебя делаю», она долго его благодарит, повторяя: «Как это мило!» Это ровно то, что ему надо. Он хочет, чтобы ему говорили спасибо, пока он ест шашлычки на шпажках, а она – роллы с рыбой и огурцом. Расплачиваясь, он оставляет чек на виду, чтобы она еще раз его поблагодарила. Возможно, где-то там внутри ее уязвленный голос говорит что-то вроде: Да ты издеваешься? Он только что украл все твои деньги, а ты благодаришь его за двадцать евро? – но Сандрина ничего или почти ничего не слышит.

По дороге домой они заезжают в супермаркет. На 32-й кассе вместо молодого человека сидит девушка, и Сандрина избавлена от вопросов и подозрений. Он настаивает на том, чтобы всегда платить на одной и той же кассе, и при этом отвратительно вел себя с бедным мальчишкой-кассиром, а после ей часами приходилось объяснять, что она с ним незнакома, что мальчишка ей безразличен, что они не обменивались знаками и не назначали тайных свиданий. Кончилось тем, что она перестала здороваться с мужчинами, только кивала, не поднимая глаз, и ничего больше, иначе он заподозрит, что она что-то скрывает, что она слишком развязна.

– Ну вот, теперь тебе в выходной не надо никуда идти, – замечает он и включает зажигание.

Вторую половину субботы она посвящает уборке, пока он тихо-мирно смотрит телевизор.

Вечером они ложатся в постель, он говорит «Спокойной ночи» и отворачивается от нее. Она отказалась от своего счета в банке – он избавляет ее от приступа ярости. Услуга за услугу.

Ей снится маленькая Сандрина, беззвучно рыдающая, раскрасневшаяся, растрепанная, где-то запертая.

18

В воскресенье утром Сандрина печет пирог. Для нее это как обряд, который полагается исполнять. Нет больше пальчиков, которые залезут в сырое тесто. С тех пор как она подписала бумаги, кучу бумаг – она уже и не помнит каких именно, – о сыне он не заговаривает. Можно подумать, ребенка никогда и не было.

Она смотрит в окно, дерево в глубине сада начинает желтеть. Кладет руку на живот.

Он спускается и говорит, что идет играть в теннис. Машина выезжает из гаража, и Сандрина потухшими глазами смотрит на спортивную сумку, которую он забыл в прихожей, на торчащую из нее ручку ракетки. Может, теперь, когда у него все есть, он перестанет лгать? Или он еще не все получил?

Она думает о своей работе, которую он пока еще не отнял. О своей машине. И о счете в банке, которого больше нет.

Духовка подает сигнал о завершении программы. Сандрина вынимает пирог, и ее тошнит от сладковатого запаха.

В обед от него нет новостей, в полдник тоже. Он приходит поздно, ночь, отгрызавшая день по кусочкам, давно уже наступила. От его одежды пахнет пряным свежим воздухом. Он спрашивает, выходила ли она.

– Нет.

Это правильный ответ, если он в него верит.

Он снимает куртку и продолжает допрос:

– Никто не приходил?

– Нет, никто.

Он берет телефон Сандрины, просматривает журнал вызовов. Потом проверяет городской телефон.

Он удовлетворен. Сандрина имеет право на поцелуй, которого она не просила и который пахнет чужими духами. В этот раз ей удается удержаться от рвоты, она лишь говорит, что ей надо в душ.

Он говорит, что не ужинал.

Это еще один его коронный номер, и вот что это значит: она должна ужинать вместе с ним, голодна она или нет, хочет спать или не хочет.

Сандрина достает из холодильника таппервер с супом, который она приготовила во второй половине дня, пока он был неизвестно где. Но супа он не хочет. Она разогревает гордой блю, и кухня наполняется запахом жира.

На десерт он съедает кусок пирога и находит его суховатым. Сандрина не отвечает. Она чувствует, что устала, что ей нехорошо, ее чуть ли не лихорадит. Напряжение в затылке отнимает все силы, у нее только одно желание – постоять под горячим душем.

Пока она убирает со стола и загружает посудомойку, он говорит:

– У тебя живот вырос.

Слова доходят до нее, когда она наклоняется над корзинкой для приборов. Сандрина надеется, что дрожь ее голоса можно списать на неудобную позу. Она говорит:

– Да? Может быть.

И молится про себя, чтобы на этом все закончилось. Она не знает, ущипнет он ее за попу, скажет: «Поросенок ты мой», или рявкнет: «Тебе надо бы постараться похудеть, ты такая толстая, что мне за тебя стыдно», или же прорычит: «А на фига тебе худеть, сука? Чтобы трахаться? С кем?!»

Но ничего такого не происходит. Откуда-то из дальней дали до Сандрины доносится голос, хотя, может быть, это просто шумит кровь, прилившая к голове. Ей кажется, что этот голос говорит:

Надо думать, другая женщина хорошенько его вымотала, раз он так быстро отстал.

Она выпрямляется, шум в ушах стихает.

19

В понедельник вечером, когда Сандрина возвращается с работы, он уже дома, листает журнал. Он поужинал, грязная тарелка стоит на кухонном столе.