впитывающих салфеток, молясь, чтобы он не услышал, не в силах остановиться. Смеется и заливается слезами, и этому нет конца, а когда оборачивается, он тут как тут, в дверном проеме, смотрит на нее с подозрением и презрением одновременно.

– Что это с тобой?

Смех тут же иссякает, тело вспоминает о страхе и напрягается. Сандрина вытирает глаза и говорит:

– Просто я думала, что ужин тебе понравится.

Она рискует. Время, когда ее слезы останавливали его, успокаивали, осталось позади. Она может невольно разозлить его, и для таких случаев предназначено маленькое устройство в кармане ее джинсов. Она не должна провоцировать, не должна подвергать себя опасности; они хотят взять его с поличным, и Лиза предупредила: «Старайтесь не рисковать, Сандрина». Того, что пока что могут доказать полицейские, недостаточно. Того, что вспомнила Каролина, недостаточно. Они все это знают: полицейские, врач, Патрис, Анн-Мари, Каролина… и теперь она тоже знает. Да, это так – мужчины, избивающие своих жен, не теряют права жить в своем доме, они могут воспитывать своих детей. Оставаться с господином Ланглуа опасно, но и уйти тоже. Полицейские думают, что Каролина вознамерилась уйти и за это он захотел ее убить.

Все это Лиза объяснила Сандрине.

В этой скверной истории не хватает одной важной детали: Каролина вспомнила все: свою изоляцию, унижение, наказания, побои, изнасилования, но тот день, когда он решил ее убить, она вспомнить не может. Она не помнит также, что произошло после того, как господин Ланглуа расправился с ней, и все надеются, что вот этого она никогда не вспомнит. Все, что есть у следователей: Каролина выжила чудом; она выползла из оврага, где ее бросил господин Ланглуа, брела куда глаза глядят, а потом ее, голую, потерявшую память, ничего не понимавшую, подобрали мужчины – один или несколько. Они увезли ее с собой и держали у себя какое-то время. В их грузовике или багажнике Каролина пересекла границу. Возможно, она сбежала; возможно, с ней наигрались и она им надоела. Кое-какие следы эти мужчины оставили, но следы нечеткие, обрывающиеся, и поиски требуют времени.

Но Каролине есть что рассказать, уверяла Сандрину Лиза, проводив ее домой после посещения клиники.

– Она помнит, что господин Ланглуа делал с ней, перед тем как убить. Его манера брать вас за шею разблокировала ее память. Она сказала, что процесс восстановления памяти напоминает рулетку. Крутится, крутится безостановочно, а потом внезапно всплывает маленькое воспоминание, и опять ничего. Запахи, цвет тоже помогают. Матиас что-нибудь скажет, с какой-то особенной интонацией – и воспоминания обрушиваются лавиной. Когда она увидела руку господина Ланглуа на вашей шее, она вспомнила, что точно так же он и ей клал руку, тряс, сжимал, бросал на пол. И главное, Каролина вспомнила, что она собиралась уйти от него.

– Да, я это знаю, – кивнула Сандрина и спросила: – А вы уверены, что он не сможет вернуться так, что ваш коллега этого не заметит?

Лиза в этом не сомневалась, и тогда Сандрина сняла с шеи платок и показала синяки, которые остались после того, как в субботу господин Ланглуа напал на нее. Потом она отвела Лизу на второй этаж в комнату для шитья и показала паспорт и деньги.

Они стоят в кладовке лицом к лицу, Сандрина хочет, чтобы он увидел ее слезы и подумал, что она плакала, что она расстроена из-за того, что разочаровала его ужином, что она, как всегда, рабски покорна ему. Что она – толстая тупица, безмозглая уродина, дура, дура, дура, которая никогда не уйдет, потому что никто и никогда ее не захочет. Она сама о себе так думала, и он старательно укреплял ее в этом убеждении.

Он говорит:

– Ладно, не плачь.

Жалкий мужчинка исчез. Он снова внушает страх, всеобъемлющий страх, от которого перехватывает дыхание и плавится нутро, и у нее снова напрягается затылок.

Он возвращается на диван к своей пицце.

Сандрина выходит из кладовки, закрывает дверь, проводит рукой по косяку, по дырочкам из-под шурупов старого навесного замка. Она как-то поинтересовалась, зачем тут висел замок, и он сказал, что чистящие средства и все такое стояли на полу, они запирали дверь, чтобы Матиас не зашел внутрь. Когда она переехала сюда, чистящие средства хранились в шкафчике на кухне, а Матиас уже вышел из того возраста, в котором требуются ограничения. Может быть, он солгал. Если он морил Каролину голодом, перекрывая ей доступ к еде, значит, он лгал.

Он говорит:

– Иди сюда.

Это приказ, и она не спорит.

Сандрина сидит рядом с ним, она съела пюре, ухитрившись выбросить сосиски, вкус которых кажется ей слишком сладким. Он не предлагает ей пиццу; доев, вытирает рот и бросает салфетку на куски пиццы, к которым не притронулся. В назидание ей. За то, что ее вырвало, или за что-то другое – поводов сколько угодно. Сандрина не обижается. Он даже не представляет, до какой степени ей плевать на пиццу. Она целиком захвачена своим горящим затылком и облегчением оттого, что не сказала полицейской всего, не согласилась уйти немедленно, в этот же день.

«Вы уверены?» – спросила Лиза. И поскольку Сандрина бормотала: «Да… нет… не знаю», полицейская вручила ей устройство вызова экстренной помощи и сказала: «Я буду неподалеку, обещаю».

Он берет Сандрину за шею и кладет ее голову себе на колени. Сандрина подумала, что сейчас он расстегнет ширинку, но нет, господина Ланглуа здесь нет или пока еще нет. Главное – не совершить ошибку на скользкой тропинке, на которой она с трудом удерживается, не свалиться в пропасть, куда он ее тащит, приходя в бешенство.

Сандрина, не противясь, вытягивает ноги, устраивается поудобнее. Если он хочет, чтобы она легла, она ляжет. Они смотрят фильм, или, скорее, он смотрит, а она присутствует, находится рядом, у него под рукой, пока он гладит ее, как большую кошку. Таково его представление о спокойном вечере – он смотрит, что хочет, а Сандрина не возникает. Поначалу эти его машинальные ласки вызывали у нее ощущение счастья. Быть рядом с ним, чувствовать его тепло, его прикосновения – какое же это блаженство! Это теперь она понимает, что его раздражает, когда она читает, что он терпеть не может, когда она открывает рот; если вдруг она пытается высказать свое мнение о фильме или телепередаче, он смотрит на нее с изумлением, как на ребенка, который раз за разом спотыкается на одном и том же слове, в то время как ему давно пора понять, что бывает, когда он не старается.

Она лежит, уставившись