грязную посуду, вытирает со столешницы пятна кофе. Разумеется, она не прикасается к блокноту, потому что не имеет права без разрешения прикасаться к его вещам, – просто вытирает все вокруг. Почерк у него плохой, но она различает слова. Они касаются дома, счетов.

И потом:

Психиатрическая экспертиза Каролины

Запрос на единоличную опеку над ребенком

Удержание

Сокрытие ребенка

SOS Papas[8]

Воспоминания о прошлом, придуманные психотерапевтом

Возмещение ущерба

Моральный ущерб

Он заберет себе Матиаса. Заберет сына Каролины…

Впервые мысли Сандрины выстраиваются именно так. Он заберет сына Каролины – это не то же самое, как если бы она подумала: он хочет помешать Каролине забрать у него Матиаса. Каролина – мать Матиаса, но он не хочет им делиться. Потому что все должно принадлежать ему одному.

Да ему плевать на мальца! – кричит ее внутренний голос.

Сандрина кладет губку в маленькую корзинку рядом с раковиной и садится. Этот голос кажется ей старым знакомым, который ни с того ни с сего вдруг звонит по телефону. Она не уверена, нравится ей это или нет. Иногда люди, с которыми ты долгое время не общался, возвращаются только для того, чтобы все испортить. Она вспоминает о необычной ласковости отца к Матиасу, о том, как он поглаживал его спину, о большой ладони, обхватившей шею мальчика как свою собственность, и все это на глазах у психотерапевта, у всех на глазах…

Они ужинают перед телевизором. Случай исключительный – ее муж считает, что это некультурно, что есть надо за обеденным столом, но сегодня показывают теннисный матч, и он не хочет его пропустить. Отвлекать его бесполезно, он полностью поглощен, и Сандрину это устраивает.

Она унесла тарелки на кухню, и он попросил пива.

Когда она протягивает ему высокий стакан со светлым пивом, звонит мобильник, который ее муж бросил на журнальном столике. Он берет телефон и уходит в гараж. Сандрину не интересует теннис, от диких криков игроков ее передергивает. Она достает из сумки книжку.

Муж возвращается в явном раздражении. Ее это не удивляет. Она пытается определить, до какой степени он взбешен, и прочитать по его лицу, к чему ей готовиться. Но нет, он зол не на нее. Пока что. Очень хороший и очень дорогой адвокат принес плохие новости: «Полицейские бесчинствуют». В утешение адвокат говорит, что за это можно ухватиться – он заявит о полицейском преследовании и поставит на стратегию «прекрасного отца».

Сказав это Сандрине, ее муж протягивает руку к стакану на журнальном столике. Сандрина смотрит на него и не узнает – этот человек ей незнаком, это не мужчина, который плачет, и это не господин Ланглуа. Или, может быть, господин Ланглуа, но в новой версии: еще более ужасной. Господин Ланглуа приходит в бешенство и не контролирует себя, и, по сути, это не его вина. Господин Ланглуа никогда не бывает спокоен, потому он господин Ланглуа. Но мужчина, сидящий рядом с ней на диване, полностью владеет собой, он чуть ли не расслаблен, он спокойно пьет пиво.

Сандрина пытается сосредоточиться на книге.

Он говорит:

– Ты мне поможешь, нужно дать письменные показания.

Она недоуменно смотрит на него.

– Не строй из себя дуру, речь о твоих показаниях: что я очень хорошо занимаюсь сыном, его уроками, его… – Он неопределенно взмахивает рукой. – Его… ну, сама знаешь.

Он делает еще один глоток и, поставив стакан, снова погружается в теннис.

Внутренний голос с радостью дает себе волю.

Да уж, он занимается сыном. Можно по пальцам одной руки пересчитать, сколько раз он готовил для своего ненаглядного Матиаса с тех пор, как ты поселилась в их доме, сколько книг ему прочитал, сколько раз с ним поиграл.

Матиас обязан беспрекословно подчиняться, сын нужен ему, чтобы показывать редким гостям послушного ребенка. Все остальное время от него требуется одно: убрать игрушки, делать уроки, не болтаться под ногами. Молчать. Не мешать.

Да, это правда, поначалу он много говорил о Матиасе и много писал о нем в СМС-сообщениях. Да, она помнит, что, когда они встречались в ее квартире, он твердил: мой сын, мой сладкий малыш, мой Матиас – это не сходило у него с языка. И он без конца говорил о своем одиночестве, о своей роли отца, о том, что ему нужна жена, а Матиасу – мать.

Вот так он тебя охмурил, ухмыляется внутренний голос, и Сандрина думает: да. Охмурить ее было легче легкого, и ей стыдно за себя. Ей часто бывает стыдно, страшно стыдно за свое тело, но еще и за то, что он сделал с ней, за то, что другие мужчины делали с ней, за неловкость, с которой она идет по жизни. Но сейчас гневный голос доносит до нее совсем другую мысль, которая изредка приходила к ней раньше.

Ну и что, ну и что, это не значит, что ты ничего не стоишь, не значит, что ты дура, не значит, что ты ноль!

У этого храброго голоса было слишком мало времени, чтобы набраться сил с той поры, как она сбежала от отца. Когда она начала жить отдельно от родителей, она стала бояться вечного одиночества. Этот страх был так велик, что в итоге она действительно осталась одна. У нее были подруги. Ее коллеги… поначалу они неплохо ладили. Она никогда не была душой компании, уверенной в себе заводилой, но у нее было свое место. Скромное, но свое.

– Ты что, не слышишь?

Он трясет ее за плечо, и в этом жесте так много от маленького мальчика, что она не может не улыбнуться. Он требует, он растерян, он хочет знать, придет ли она ему на помощь, он говорит, что она ему нужна. У него умоляющий голос, и она отвечает:

– Да, конечно.

Глаза его блестят, и она говорит себе, что мечтала об этом мгновении холодного расчета, ждала этих рефлексов собственника. Голос с ней не согласен, но Сандрина не обращает на него внимания.

Ее муж успокаивается и нажимает на пульт. И только теперь до Сандрины доходит, что он не забыл поставить матч на паузу, перед тем как начать уговаривать ее с влажными от слез глазами.

14

Он «проявляет заботу». За последнюю неделю Сандрина несколько раз думала об этом. Господин Ланглуа не появился ни разу. Они спят в обнимку шея у Сандрины почти размякла; в субботу утром он даже идет за венской выпечкой, приносит две булочки с сочным изюмом и яичным кремом, и она ест, не