из окна. Матери не было, а Брахтл, Минек, Бука и Катц слонялись по парку и не слышали меня, так же как и никто не слышал, хотя я звал. И видел я красные розы в зеркале в столовой в серебряной вазе, рядом упавший стул, газету… перед домом двух чужих людей, глядящих в наши окна, а где-то далеко за всем этим я слышал колокола, органы и напев ангельского хора. И я чувствовал розы в пододеяльнике своего стеганого одеяла и видел посла, у которого мы недавно были, его жену и детей, которые смотрели на нас большими синими ясными глазами… Боже, чего я только не слышал, чего я только не видел… А потом я уже не видел ничего, только этот город с кошечками, пасхальными яйцами, баранами и нашего Гини, который там остался…

15

А потом мы не знали, плакать нам или смеяться, было двадцать три градуса тепла, люди уже ходили купаться, но плакать или смеяться мы хотели не поэтому, а из-за старой знакомой истории. В эту пятницу первым уроком должна быть география — географ уже давно заменил свой первый урок естествознания по пятницам на географию, — а последним — чешский язык. Урок чешского мы любили. Пан учитель должен был начать сегодня рассказывать новые стихи Эрбена. До сих пор мы не знали какие, их оставалось еще много за этот год, который мало-помалу подходил к копцу, он разобрал с нами только «Водяного», «Полудницу» и «Загоржево ложе»… От географии мы приходили в отчаяние. Потому что географ начал с новых каверз…

Начал он каверзы уже через неделю после несчастья, которое произошло в дедушкиной стране, и снова о «прошлом часе» и извинениях. Начал исподволь, тихо, будто прял на прялке невинную пряжу для носового платочка. Хотя мы и видели, что он плетет сеть, мы еще были спокойны. У нас все же был опыт минувшей осени, когда он задавал вопрос «что у нас было в прошлый час» и у нас в запасе была счастливая фраза, которую тогда предложил Броновский, фраза, что «в прошлый час мы не учились»… Но это продолжалось недолго, сеть была сплетена, и географ неожиданно набросил ее на парты, как темный рыбак Уриэль… И попался в нее целый класс. Потому, что на этот раз выяснилось, что ему не важно, что у нас было в прошлый час, а вместо этого «что у нас было» он придумал «извинение». Мы узнали, что это совсем другое дело.

Через неделю после несчастья в дедушкиной стране, когда начали говорить о том, что на улицах решено устанавливать громкоговорители, потому что в этом году в июне будет всесокольский слет, на уроке географии встал Бука, который ненавидит географа, и попросил, чтобы его извинили за то, что на прошлом часе он не был. Географ с минуту глядел на него, а потом безо всякой связи сказал, что у нас существует правительство и господин министр внутренних дел… вынул из стола классный журнал, полистал его и сказал, что прошлых часов было сто двадцать два. А Буку, красного от злости, посадил и поставил ему кол. Не обращай внимания, волк, думал я. Потом географ уперся взглядом в Катца, которого тоже не было на прошлом уроке. Катц встал, некоторое время смотрел на печку возле своей парты, а потом попросил извинения, что отсутствовал на последнем часе. И тут географ сказал, будто Катц говорит, как Галифакс в английской палате лордов, а что последний час придет тогда, когда настанет конец света, а до этого еще будет всесокольский слет, поставил Катцу единицу и прибавил:

— Еще слета не было, а Катц утверждает, что уже сыграли отбой.

Плюнь на это, Мойшичек, думал я. Потом географ вызвал третьего, которого не было в прошлый раз. Это был Линднер. Мы знали, что Линднер ничего путного не скажет, нас разбирало только любопытство, чем все это кончится. Линднер сказал, чтобы его извинили, что он отсутствовал перед этим. Географ махнул рукой, словно отгонял муху, и, даже не дав себе труда поставить ему единицу, сказал, что «перед этим» может быть также перед встречей Гендерсона с нашим послом в Берли или перед парикмахерской. Потом пристально строго осмотрел класс, прикрикнул на Линднера, чтобы тот сел потому что Линднер все еще стоял за партой, как соляной столб, и заявил, что мы будем на всесокольском слете выступать как ученики средних школ и что начиная со следующего раза перед уроком будут извиняться все, кто отсутствовал.

— В противном случае я напишу, — сказал он, — что вы замалчиваете правду.

В следующие дни и недели, когда начали устанавливать на улицах громкоговорители, потому что в июне состоится всесокольский слет, события пошли одно за другим вереницей независимо от того, была ли география или естествознание, и все кончилось ужасно.

Мы были в отчаянии, мы советовались, что делать дальше, но ничего путного придумать не могли.

— Нужно выждать, — сказал однажды на уроке гимнастики отличник Грунд — его отец депутат и владеет имением. — И пробовать дальше, пока не подберем правильное слово. Ничего другого нам не остается.

И мы пробовали дальше… Пришла очередь отвечать Гласному и извиняться. Он встал и сказал, чтобы учитель был так любезен и извинил его… и тут географ даже не дал ему договорить, посадил его, поставил кол, а в блокнот записал: «Гласный приказывает учителям…»

— Хорошенькое дельце, — сказал он. — Если нам кто-либо начнет приказывать, сегодня же войдут в силу кованые сапоги… — И он посмотрел на Ченека, который тоже отсутствовал в прошлый раз. Ченек встал и сказал:

— Если бы вы могли быть так любезны и извинили меня…

Географ и ему не дал договорить и ответил:

— Не мог бы. Любезными могут быть сестры из ордена святого Франциска, а сегодня войдут в силу кованые сапоги. — И в журнал он записал: «Ченек говорит фразы». Наконец был вызван Дател. Он тяжело поднялся, потому что у него паралич и он ходит с палкой, и боязливо сказал:

— Прошу извинить.

Ему географ сказал, что он просит милостыню.

— Как наше правительство и господин министр внутренних дел, — сказал он и спросил, не тренируется ли Дател к слету. Потом вызвал его к доска, спросил прошлый урок, на котором Дател не был, и поставил ему единицу.

Следующим должен был извиняться Хвойка. Он встал и сказал:

— Могли бы вы быть так добры…