Это еще кто?

Они обнялись.

— А это мой брат Карл Уве, — сказал Ингве.

— Ингегерд, — она протянула мне руку.

Я улыбнулся. Ребенок прижался к женщине.

— У тебя же тут бабушка с дедушкой живут, — сказала она. — Ну точно, вот теперь вспомнила. Как я рада тебя видеть!

Я отошел в сторону и окинул взглядом залив Воген. Вода казалась совсем гладкой. Посредине к буйкам было пришвартовано несколько лодок. На фоне серого моря ярко алели буйки. Когда мы были маленькими, здесь причаливал паром из Бергена. Однажды мы тоже на нем плыли, ночью, и спали на жесткой лавке, а на пароме пахло бензином, кофе и морем. Это была настоящая сказка. «Командор» — вот как он назывался. А сейчас его сменили скоростные катера. Они сюда не заходят.

— Ты идешь? — спросил Ингве.

Я обернулся. Женщина с ребенком шли к своей машине.

— Это кто? — спросил я.

— Одна знакомая из Бергена, — сказал он, — с Хельге встречается.

Когда мы приехали, дома пахло моющим средством. Полы мама уже вымыла, а теперь принялась за подоконники. Рядом в кресле спала бабушка. Выжав над ведром тряпку, мама выпрямилась и посмотрела на нас.

— Кашу сварите? — спросила она.

— Давай я сварю, — предложил Ингве.

— Может, елку нарядим? — спросил я.

— Давай, если хочешь, неси ее, — сказала мама.

— А где она?

— Вообще-то я не знаю, — сказала она. — Спроси Хьяртана.

Я сунул ноги в сабо, которые были мне велики, и зашаркал в дом Хьяртана. Позвонил, открыл дверь, позвал его.

Ответа не последовало.

Я осторожно поднялся по лестнице.

Откинувшись на спинку кресла, Хьяртан смотрел на фьорд. На голове у него были огромные наушники, а ногой он отстукивал в такт музыке.

Меня он, судя по всему, не заметил. Если я откуда ни возьмись появлюсь перед ним, он наверняка испугается. Но иначе его внимание мне не привлечь. Кричать бесполезно — музыка играла так громко, что я даже с лестницы ее слышал.

Я вышел на улицу.

По тропинке от сеновала шагал дедушка. За ним семенила кошка.

— Ну как, нашел? — спросила мама, когда я вернулся.

— Он занят, — сказал я. — Музыку слушает.

Ингве вздохнул.

— Пойду сам схожу, — сказал он.

Спустя пять минут он втащил в прихожую большую растрепанную елку. Мы воткнули ее в тронутую ржавчиной крестовину и принялись развешивать игрушки из ящика, который откуда-то достала мама. Поев, я прогулялся по усадьбе, подошел к старым, обветшавшим норочьим домикам, спустился к черному озеру, мимо поляны, где раньше стояли ульи. Чуть поодаль, возле остатков фундамента стоявшего здесь когда-то дома, я закурил. Здесь не было ни души, не слышалось ни звука. Я бросил окурок в мокрую траву и направился к дому. Ботинки блестели от влаги. Мама ушла с бабушкой в ванную — помочь ей помыться. Ингве слушал дедушку, а дедушка сидел на диване, чуть склонившись вперед и упершись локтями в колени, и, как обычно, болтал.

Я уселся в кресло.

Дедушка рассказывал о том, как он вместе со своим отцом в двадцатых годах выходил ловить сельдь, как можно было сорвать куш одним забросом сетей и как однажды это и произошло. В глазах у дедушки светилось воскресшее время. Он рассказывал, как в тот вечер они подходили к Тронхейму, а их шкипер стоял на носу и чесался, как вшивая собачонка, — дедушка засмеялся, — и так оно и было, он подхватил вшей от какой-то дамочки. Шкипер сперва долго прихорашивался, а потом стоял на носу и принюхивался, покуда судно приближалось к залитому светом городу. Еще дедушка рассказывал о временах, когда работал на строительстве дороги взрывником, и однажды вечером все они собрались в бараке сыграть в покер, и дедушка все выигрывал и выигрывал, но деньги эти были ему ни к чему: он хотел купить для бабушки обручальное кольцо, но не на деньги от азартной игры, поэтому деньги он отдал в общую кубышку, а сам сидел и смотрел, как у остальных от напряжения аж пот со лбов закапал. Когда дедушка описывал других игроков, на глазах у него от смеха выступили слезы, и мы с Ингве тоже хохотали; смеялся дедушка так заразительно, что и не удержишься. Он скрючился от хохота не в силах выговорить ни слова, а слезы так и струились по щекам. Он развлекал нас не только воспоминаниями о прошлом — ностальгия его не мучила; отсмеявшись, дедушка пустился в рассказы о том, как ездил в США навестить своего брата Магнуса и как ночи напролет просиживал перед телевизором и перещелкивал каналы, их было бесчисленное множество, — невероятно, просто чудо какое-то, и я улыбнулся, ведь английского дедушка не знал, и, получается, он смотрел, словно зачарованный, на экран, не понимая ни слова.

Ингве глянул на меня и встал.

— Пошли воздухом подышим? — предложил он.

— Да, давайте-ка. — Дедушка откинулся на спинку дивана.

Шел дождь, мы встали под навесом возле дома Хьяртана и закурили.

— Как там с Ханной дела? — спросил Ингве. — Ты что-то давно про нее ничего не рассказывал.

— Да ничего нового, — отмахнулся я, — болтаем иногда по телефону. Но не больше. Я ей не нужен.

— Ясно. Может, лучше тогда тебе вообще ее забыть?

— Вот я и пытаюсь.

Ингве ковырял каблуком мокрый гравий, но потом перестал и посмотрел на амбар. Постройка обветшала, краска местами облезла, а пандус у дверей сеновала порос травой, но несмотря на всю свою ветхость, амбар словно сиял, потому что фон — зеленые луга, серый фьорд и тяжелое свинцово-серое небо — будто приподнимали его над землей.

А может, такое впечатление возникло оттого, что амбар был для меня так важен в детстве и оставался с тех пор одним из самых главных в моей жизни зданий.

— Я, кстати, с девушкой познакомился, — проговорил Ингве.

— Правда?

Он кивнул.

— В Бергене? Или где?

Он покачал головой и так глубоко затянулся, что щеки запали.

— Вообще-то в Арендале. Летом. Мы с ней с тех пор не встречались. Но переписывались. И на Новый год увидимся.

— Ты влюбился? — спросил я.

Он посмотрел на меня. На такой личный вопрос Ингве мог ответить как угодно, часто обсуждать подобное он не желал. Но он был влюблен, говорил о ней с особым скрытым жаром, и его наверняка тянуло рассказать о ней, по крайней мере, если он такой же, как я, а это так и есть.

— Вообще-то да, — сказал он. — Это же просто сказать! Двумя словами. Даже одним!

— И какая она из себя? Сколько ей лет? Где живет?

— Может, с имени начнем? Так удобнее.

— Ну и?

— Ее зовут Кристин.

— Та-ак?