— Нет, не думаю. Если, конечно, за эти полгода он в корне не изменился.

Она села.

— Есть и еще кое-что, — сказал я, — ты этого не знаешь. Они подарили нам с Ингве по сто крон на Рождество. Я обещал передать деньги Ингве, но потратил, а потом забыл. А когда мы после Рождества к ним приехали, все раскрылось.

— Но Карл Уве, — мама вздохнула. — Да даже если бы ты и забрал эти деньги, нельзя же тебя из-за этого отталкивать. Они не имеют права тебя наказывать.

— Но ты же понимаешь, — сказал я. — Они разозлились, это ясно. И бабушка права — она меня кормит каждый раз, когда я к ним захожу. И дает мне деньги на автобус.

— Ты ничего плохого не сделал, — сказала она. — И не думай больше об этом.

Но не думать я, разумеется, не мог. Ночью через несколько часов я проснулся, когда мороз постепенно сковывал мир за окном, а стены дома и лед на реке внизу потрескивали от холода. Лежа в темноте, я размышлял обо всем хладнокровнее и отстраненнее. Не хотят меня видеть, и ладно, не увидят. Я к ним ходил не ради себя и, если ходить не буду, ничего не потеряю. Решение больше к ним не ходить казалось сладостным. Даже когда они будут лежать на смертном одре, я к ним не пойду. И даже на похороны, когда они умрут, тоже не приду. Не то что папа, который в моем детстве порой не общался с ними месяц или два, а затем возобновлял отношения, словно ничего и не произошло. Нет, я от своего решения не отступлюсь. Никогда больше к ним не приду и разговаривать с ними не буду.

Они сами этого захотели, значит, так тому и быть. Мне родители отца не нужны, это я им нужен, а если они этого не понимают, так им и надо.

Как-то раз ближе к вечеру я сел на поезд и в одиночку поехал в Драммен, где в том же зале, что и за год до этого U2, выступали Simple Minds. Я был в восторге от их нового альбома, звук у них получился незабываемый, а композиции — такие роскошные, что тогда осенью я то и дело их переслушивал. Пожалуй, альбом получился несколько коммерческим, да и композиции недотягивали до предыдущего, New Gold Dream, но мне он все равно нравился. Сам концерт, правда, меня разочаровал, в основном потому, что Джим Керр, успевший здорово растолстеть, едва не прекратил концерт, когда какой-то фанат забрался на сцену и сорвал у него с головы красный берет. Керр подошел к краю сцены, опустился на корточки и заявил, что, если ему не вернут берет, они играть не станут. Я собственным ушам не поверил, и с тех пор мне стало все равно, — какими бы хорошими ни были у них песни, для меня Simple Minds ушли в прошлое.

В Кристиансанн я вернулся ночным поездом. Автобусы уже не ходили, а на такси до дома было дорого, поэтому Унни разрешила мне переночевать в ее квартире. Ключи она мне дала, так что оставалось лишь открыть дверь. Сойдя с поезда, я через полчаса добрался до квартиры, вставил ключ в замок, аккуратно повернул его и осторожно вошел. Квартира была обставлена в духе пятидесятых-шестидесятых, две комнаты, кухня и ванная, из окон гостиной открывался вид на город. Я здесь уже бывал два-три раза — мы с папой у нее ужинали, и мне тут понравилось, квартира показалась мне замечательной. На стенах висели картины, и, хотя я не очень любил керамические чашки и плетеные коврики в стилистике партии «Венстре», это было очень в стиле Унни, это я и отметил тогда — гармоничность ее квартиры.

Унни застелила для меня диван простыней и положила одеяло. Я взял с полки книгу — «Последний викинг» Юхана Бойера, прочел несколько страниц, выключил свет и уснул. На следующее утро проснулся я от того, что Унни готовила на кухне завтрак. Я оделся, а Унни накрыла на стол в гостиной и принесла туда яичницу с беконом, чай и горячие булочки.

Мы проболтали все утро. В основном обо мне, но и о ней тоже, о ее отношениях с сыном по имени Фредрик, который неохотно мирился с папиным присутствием в жизни Унни, а еще о ее работе учительницей и о том, как ей жилось в Кристиансанне, пока она не познакомилась с папой. Я рассказал ей про Ханну и про то, что после окончания гимназии хочу стать писателем. Прежде я об этом никому не рассказывал, потому что и сам себе в этом не признавался. А сейчас словно само вырвалось. Я хочу писать, я хочу стать писателем.

Когда я ушел оттуда, в школу идти было поздно, поэтому я сел на автобус и поехал домой. Низко в небе висело холодное солнце, поля были голыми и мокрыми. Я радовался, но меня слегка мучила совесть: откровенность в разговоре с Унни казалась предательством. Но чего именно, я не знал.

Через пару месяцев, в начале апреля, мама уехала на выходные — отправилась в Осло, навестить подругу, — и я остался дома один.

Когда я вернулся домой из школы, на кухне меня ждала записка:

На ужин я приготовил яичницу с котлетами, а потом, выпив чашку кофе и выкурив сигарету, устроился в гостиной с учебником истории и погрузился в чтение. Природа еще не стряхнула с себя то странное межвременье, какое бывает между зимой и весной, когда поля пустынны и мокры, небо серо, а деревья голы, все существует не само по себе, а точно заряжено тем, что вот-вот настанет. В то же время все, кажется, уже начало меняться, невидимое под покровом сумрака, но разве не теплее стал воздух в лесу? Разве не слышны там первые птичьи трели после нескольких месяцев тишины, лишь изредка прорезаемой вороньим или сорочьим криком? Разве уже не прокралась сюда весна, словно готовя сюрприз для друзей, разве не затаилась она где-то здесь, чтобы в любой момент разлиться зеленью и выплюнуть в воздух листья и насекомых?

Я ощущал ее — приближающуюся весну. И, возможно, поэтому не находил себе места. Посидев час за книгой, я встал, прошелся по дому, впустил кота, который тут же направился к миске с едой, и вспомнил о Ханне. Не успел я одуматься, как уже держал в руках телефонную трубку и набирал ее номер. Услышав меня, она обрадовалась.

— Сидишь дома в пятницу вечером? — удивилась она. — На тебя непохоже. Чем занимаешься?

Вообще-то на меня это было еще как похоже, но я, пожалуй, слегка перехватил, рассказывая о своих ночных похождениях, и теперь Ханна иначе меня не представляла.

— К экзамену готовлюсь. Я один дома, мама только завтра вернется. И еще… мне что-то скучновато стало. И я про тебя вспомнил. Что делаешь?

— Да ничего. Тоже скучаю.

— Ясно, — сказал я.

— Если хочешь, могу к тебе приехать, — предложила она.

— Приехать?

— Да! Я же права получила! Будем чай пить и болтать до ночи. Давай?

— Отличный план. Но ты и правда сможешь приехать?

— А почему нет-то?

— Не знаю, — ответил я. — Тогда приезжай! Увидимся!

Через полтора часа к нам во двор заехал старенький зеленый «жук», который Ханне одолжила сестра. Я сунул ноги в ботинки и бросился ее встречать. За рулем она смотрелась нелепо — это пришло мне в голову, едва машина вырулила из-за холма. Для меня вождение ассоциировалось с движениями и жестами, совершенно не сочетающимися с ее чуть неловким девичьим очарованием. Нет, она делала все как положено, но было в этом что-то еще, отчего в крови у меня пузырьками забурлила радость. Ханна остановила машину возле двери в гараж и вышла. На ней были черные брюки-стретч — однажды я сказал, что в них она невероятно секси. Ханна улыбнулась и обняла меня. Мы прошли в дом, я приготовил чай и поставил музыку. Мы немного поболтали, она — про свою школу, я — про свою. Поделились смешными историями о наших общих знакомых.