– Ну, бери пригорок, – велелаЛена, – так и быть, грей уши.

– Простите? – не поняла я.

Лена собрала лоб складками:

– Ну… Садись на этот, как его… Во, блин!Санек, пригорок – это че, по-ихнему?

– Стул, – отозвался парень, оставшийся вкомнате, – по-ейному, пригорок – стулово, табуретово, креслово.

– Ладысь, – кивнула Лена, – царапаймаралово.

– Э… простите?

– Ну ты прям откуда приперлась? –возмутилась Лена. – По-русски не понимаешь!

Между прочим, я отлично владею родным языком.Просто мой русский и русский Лены отличаются друг от друга, как нож от сапога.

– Бери бумагу и записывай, – перевелпарень.

– Клевняк, – одобрила Лена, –похреначили на базар. Сядешь у визжалова…

– Это что?

– Микрофон, – элегически сообщил парень.

– И прокрякаешь, – продолжала Лена.

Но тут в комнату влетел первый парень сподносом:

– Гля, кексы, нам черняхи отсыпали.

– Молодца, Мотька, – одобрила Лена,хватая стаканчик с кофе.

– Еще сосалово достала и кусаловоприволокла, – радостно возвестил Мотя.

Я разинула рот. Так это тоже женщина? Или нет?Вообще говоря, это существо в джинсах мало похоже на девушку. Хотя длинныеволосы собраны в хвост. Но это ни о чем не говорит. Нога, похоже, сорок второгоразмера, и никакого намека на вторичные половые признаки. Ладно, мне все равно,кто это. Главное, освоить краткий курс лексики. Хотя я уже слегка начинаюпонимать ребят. Сосалово – это леденцы, а кусалово – булочка с изюмом.

– Хорош трендеть, – буркнулаЛенка, – мотай на гнездо.

Несмотря на ужасную одежду и внешнее хамство,Лена оказалась приятной девушкой. Парень с серьгой и Мотя иногда помогали нам,служили толмачами, например, мы запутались со словом «лососевый». Я не поняласочетание «лососевая щипалка» и спросила:

– Это что?

– Гитара.

– Как струнный инструмент может быть связан срыбой?

Лена вытаращила глаза:

– Чего?

Мотя мгновенно перевела:

– Ударялово и щипалово.

– А-а, – протянула Лена.

Я же через энное количество временисообразила: «лососевый» – это не сделанный из лосося, а красивый, качественный,в общем, здоровский.

Наполненная до макушки новыми знаниями, я,боясь расплескать их, выпала в холл и снова принялась зубрить непроизносимоеимя. Но к моменту начала передачи не преуспела.

За десять минут до эфира Тоня привела гостя, скоторым мне предстояло беседовать. Когда он предстал перед моими глазами, япостаралась не выказать никакого удивления, но в глубине души была потрясена.Дядечка с невыговариваемым именем оказался старичком лет восьмидесяти с виду.

– Садитесь, пожалуйста, – суетилась Тоня,подталкивая живую мумию к дивану, – располагайтесь, попейте водички.

– Та, та, бормаку, – сказал дедуська исхватил пластиковый стаканчик, – карманду!

Я почувствовала, как по моей спине на мягкихлапах пошел холод, и незаметно для живого ископаемого поманила Тоню пальцем.

Мы отошли в сторону.

– Чего тебе? – шепотом спросила она.

– Это кто?

– Твой гость.

– Сколько же ему лет?

– Фиг знает, похоже, все двести.

– И он играет в группе? На гитаре? Или бьет побарабанам?

– Да не. Это же страница «Славные именапрошлого»! Тебе разве не сказали?

– Нет, – заорала я, забыв о всякихприличиях.

– Тише, – шикнула Тоня, – сейчасобъясню. Раз в полгода мы делаем передачу с теми, кто очень давно былпопулярен. Понимаешь? История советской музыки.

– Зачем?

– У начальства спроси, – пожала плечамиТоня, – задумка главного редактора, его ценнейшая идея. Только этих людейвсе трудней отыскать. Иных уж нет, а те далече, приходится брать что есть.Провальная затея, рейтинг сегодня будет нулевой, все уснут – и ты, и я, ислушатели. Старичку, правда, хорошо, снова звездой себя ощутит.

– Так скажите редактору…

– Начальник, он и есть начальник, –сморщилась Тоня, – в восторге от своей придумки колотится. Так что забирайсвоего М… М… М…, в общем, тащи дедуську в студию, и семь футов тебе под килем.

Делать нечего. Я пошла к гостю и сказала:

– Пойдемте, передача начинается черезнесколько минут.

– Бладим комас, – сказал старикашка ивытянул вперед руку, – сакын брамс!

Я сообразила, что он не может сам встать снизкого сиденья, и, ухватив «раритет» за шершавые ладони, рывком поставила егона ноги.

– Шмаргадам, – кивнул дедуся и пошлепал встудию.

Я в полном оцепенении почапала за ним, села умикрофона, нацепила «уши» и, услыхав последние ноты заставки, бодро возвестила:

– Хай, кексы! Кто там скрючился, не тужи! Вэфире я и моя трепалка. А в гостях у нас сейчас совершенно лососевый шнурок.Мадрабадан Шамбурбедович, здравствуйте!

Дедуся сидел у микрофона, разинув рот. Яслегка толкнула его и повторила:

– Здрассти!

– Ты офигела? – ожил в «ушах» голосТони. – Ну ваще прям! Все имя переврала, он же М… М…, да погляди в бумагу!Динозавра кличут Кургманленбиков! А ну, повтори!

– Динозавра кличут Кургманленбиков, –машинально сообщила я.

– Ой, дура, – взвыла Тоня, – не вэфир же!

Тут старичок встрепенулся и выдал в микрофон:

– Харберди махали хон метро, дзын колес бамбачай.

Я уставилась на дедуську. Где-то я уже слышалаподобные речи.

– Колесман брамка штуп, – пробормоталдедуся и начал усиленно размахивать руками, – крас, крас, крас, ай люли!

И тут меня осенило! Ну конечно же! Совсемнедавно, с огромным удовольствием в двухсотый раз я посмотрела по теликукомедию «Бриллиантовая рука», вот в этой ленте так разговаривали иностранцы,запихивающие в гипс несчастному Семен Семеновичу Горбункову бриллианты:

– Цигель, цигель, ай люли!

– Бурменза лавренди, – вещал дедок.