как закипает кровь, как просыпается другая, темная сторона моей натуры и вновь обретаются, казалось, безвозвратно утраченные навыки. Я как будто очнулся от долгого сна, а возможно – лишь возвратился к своей естественной природе.

Бок о бок со мной бился Омар. Война была не только его ремеслом, но и, казалось, самим призванием. В бою он не проявлял абсолютно никаких эмоций, являя собой пример холодной рассудительности: каждое движение, каждый взмах меча были досконально рассчитаны и следовали в четкой, правильной последовательности друг за другом. Убийство людей – искусство, которое не терпит ошибок и колебаний: либо ты, либо тебя – вот и вся философия, которой следуют люди, ступающие по этому пути.

Но ни огонь, пылающий во мне, ни ледяное спокойствие янычара не могли совладать с многолюдной массой головорезов, которая все больше обступала нас. На месте одного убитого врага появлялось сразу двое и, казалось, что им не будет конца. Помогавшие нам воины из гвардии Мехмеда гибли один за другим, пораженные меткими стрелами невидимых лучников.

– Если мы останемся здесь, нас всех перережут! – крикнул я Омару. – Нужно уходить!

– Куда это ты собрался? – откликнулся янычар. – Оглянись – кругом леса и болота. Далеко нам от них не уйти.

– Пешими – нет, но ведь есть иной способ. – Я указал на коней, что недавно лишились своих всадников и теперь паслись неподалеку. Похоже, шум битвы их нисколько не беспокоил, и они продолжали бродить по небольшому лугу, что-то выискивая в высокой траве.

– Справишься здесь без меня? – спросил Омар, уловив мою идею.

Я кивнул. Тогда янычар, резким движением отпихнув наседавшего на него верзилу с топором и, полоснув саблей другого, проделал кувырок и исчез в подвижной людской массе. В очередной раз я подивился его невероятной ловкости. Впрочем, отсутствие Омара сразу же сказалось на боевом духе остальных солдат. Лишившись своего неформального лидера, они очень быстро пали духом, чем незамедлительно воспользовались наши противники. Вскоре все до одного янычары были изрублены и лишь чудо оберегло меня от этой же участи.

За эти несколько минут я не раз успел пожалеть о том, что сам не вызвался привести этих проклятых жеребцов, но вот раздался стук копыт и вновь замелькал несущий смерть клинок янычара. Омар верхом на жеребце пробился ко мне и кинул поводья от второго скакуна:

– Садись!

Никогда прежде я так легко не запрыгивал в седло. Казалось, будто все последние годы я обучался исключительно этому мастерству. Верхом мы сумели добраться до повозки, где все еще сидел побледневший от ужаса Мехмед.

– Прошу вас, ваше высочество. – Омар одним движением закинул принца в седло перед собой. – Пора нам выбираться отсюда.

– А как же остальные? – хрипло спросил шахзаде.

– Всем нам отсюда не уйти, – сказал я. – Кто-то должен отвлечь их внимание.

Омар взглянул на меня, как бы задавая немой вопрос.

– Торопитесь, – кивнул я. – Думаю, за вами будет погоня.

– Я никогда этого не забуду, – прошептал Мехмед, глядя на меня.

– Держитесь крепче, ваше высочество, – янычар пришпорил коня.

Мы вылетели на поляну, где все еще шел бой. Омар, изо всех сил рванул повод, уходя в сторону лесной чащи, и тут же скрылся из виду. Я же ринулся прямиком на метавшихся по полю людей. Несколько человек бросились врассыпную, другие попытались стащить меня на землю, но сами гибли под ударами моего меча. Стараясь не попасть в окружение, я пронесся через скопление наемников, разя всех, кто попадался на пути. Возле моего уха просвистело несколько стрел – похоже, засевшие в укрытии лучники вновь начали свою охоту. Следом в меня полетели и копья, от которых было практически невозможно увернуться. Смерть снова дышала мне в лицо, порхала надо мной черной птицей. «Ну уж нет, – думал я. – Это еще не конец».

Прильнув всем телом к конской шее, я мчался по полю, раскидывая врагов и мысленно читая молитвы. Как никогда мне хотелось жить, но вокруг была лишь одна безликая темная масса, с острыми клыками-саблями и когтями-кинжалами, готовая вцепиться мертвой хваткой и разорвать меня на куски.

Выиграв достаточно времени для Мехмеда и Омара, я повернул своего коня в чащу, но тут на дорогу выбежало несколько копейщиков. Ощетинившаяся стена преграждала единственный путь к спасению, а обезумевший конь мчал меня вперед, не желая ни свернуть, ни остановиться. Копья становились все ближе, а в моей памяти внезапно всплыла отчаянная атака короля Владислава на Варненском поле. Быть может, и мне суждено погибнуть точно так же?

На секунду я прикрыл глаза, готовясь к самому худшему. Однако судьба в очередной раз благоволила ко мне. Взбешенный, закованный в броню конь со всей силы вломился во вражеский строй и, к моему удивлению, продолжил галопировать дальше, стуча подковами по твердому грунту.

Я оглянулся назад – несколько лучников выбегали на дорогу, целились, стреляли, и их стрелы продолжали свистеть возле самого моего уха, грозя ужалить в спину. Но вскоре мы скрылись от глаз преследователей, и хотя я еще долго прислушивался, не ведется ли за нами погоня, смертельная опасность, кажется, миновала.

Несмотря на это, конь продолжал мчаться галопом, изо рта его комьями падала пена, а из ноздрей вырывался горячий воздух. От этой бешеной скачки у меня закружилась голова, однако я был не в состоянии усмирить норов взбесившегося скакуна и лишь сильнее прижимался к туловищу животного. Но вот на одном из поворотов конь вдруг поскользнулся, вылетел с дороги и свалился набок, скользя по раскисшей от недавних дождей земле. В последний момент мне удалось выпрыгнуть из седла, но приземлился я неудачно – правая нога оказалась вывихнута, а резкая боль чуть ниже ключицы и сочащаяся из-под доспехов кровь свидетельствовали о том, что недавний бой не прошел для меня бесследно.

Конь уже не мог встать, а лишь бился в предсмертных муках – хрипя и вздрагивая всем телом. Раны, полученные им во время боя, оказались серьезными, так что мне пришлось прирезать бедное животное, которому я был обязан жизнью, – ничего иного, кроме как облегчить его страдания, уже не оставалось.

Дальнейший путь я продолжил пешком, стараясь избегать больших дорог и разъездов. Словно разбойник, я прятался в лесной чаще, а по полям передвигался лишь с наступлением темноты. Эта земля по-прежнему была для меня чужой, как и люди, проживающие на ней. Кем я был в их глазах? Бесправным рабом, сбежавшим от своего хозяина? А может быть, преступником, скрывающимся от закона? Любой крестьянин имел право убить меня, и вряд ли кто-нибудь осудил бы его за это.

Впрочем, силы и