Книги занимали половину пространства комнаты. Другаяполовина целиком принадлежала фотографии и живописи. Увеличенные деталикаких-то набросков и этюдов, удачно сделанные копии деталей — каждая снабженаподробной подписью на голландском. Херри-бой был самым педантичным из всехискусствоведов, которых я знала. Я даже почувствовала легкий стыд, посколькусама находилась на другом конце спектра: жалкая папочка с материалами попрерафаэлитам уже давно пылилась на антресолях.

Херри-бой наконец-то справился с камином и вышел заперегородку, чтобы поставить чайник. Я продолжала блуждать глазами по комнате:обывательский каминный уголок несколько успокоил меня — кованые щипцы,фаянсовые тарелки из Делфта, тяжелые серебряные подсвечники, — случайнаятуристочка будет довольна, когда зайдет сюда выпить воды. Но туристочкуподжидает разочарование — узкая, почти инквизиторская койка в стенной нише,застеленная спальным мешком. Насчет девственности Херри-боя можно даже небеспокоиться. Ни одна уважающая себя женщина не расположится на этом подобиикровати. Как он сам на ней умещается, интересно? И где располагаются обычно егогости — все эти студенты искусствоведческих факультетов и матерые гидротехники?

— А где живут ваши гости, Херри? — крикнула я.

— В самом городе. Это недалеко отсюда, три минутыходьбы. Там есть некое подобие маленькой гостиницы. Я специально готовлю ее, носейчас нет смысла… Вы будете жить здесь.

Я с сомнением оглядела комнату: кроме тюремных нар,компьютерного кресла и небольшой резной скамеечки, в ней не было больше никакихпосадочных мест.

— Интересно, как вы себе это представляете, Херри?

— Я лягу здесь, за перегородкой на топчане, — онснова появился в комнате — теперь уже с чайником в руках. — Но, думаю,спать нам сегодня не придется.

— Если честно, я просто валюсь с ног. Сегодня былдлинный день. Очень длинный. Давайте перенесем все на завтра.

— Я хотел вам показать… Я проявил фотографии “ВсадниковАпокалипсиса”, которые в Петербурге. Они, конечно, не дают полногопредставления об оригинале, как вы понимаете. Но я сличил их с центральнойчастью триптиха.

— И что? — мысль о том, что “Всадники” — это леваястворка триптиха, уже успела навязнуть у меня на зубах.

— Это одно произведение, Катрин… Одно целое. Ясовместил изображение левой створки и центральной части, и на заднем планепроступило нечто.

— “Нечто” — это что?

— Линии, которые до этого казались произвольными,складываются в определенную систему, в определенный рисунок, вы понимаете, очем я говорю, Катрин?

— Не совсем, — я отпила кофе из глиняной кружки иедва не обварила себе язык: кофе оказался обжигающим. — Черт!..

— Что случилось?

— Предупреждать же надо, прежде чем кипяток совать! Таки языка лишиться можно…

— Простите меня…

— Ничего. Я слушаю вас, Херри.

— Так вот. Линии складываются в определенную картину. Яуже назвал это посланием Лукаса Устрицы. К сожалению, исследование не можетсчитаться полноценным, потому что я не обладаю оригиналом, не обладаю самойдоской. Фотография не может дать полного представления, какие-то малейшиедетали, какие-то доли микрона всегда будут упущены. Сейчас я обрабатываю данныена компьютере, но мне нужен оригинал, Катрин. Мне нужен оригинал!

Херри-бой посмотрел на меня умоляюще. Так вот для чего тывызвал меня сюда: чтобы я прониклась важностью момента и постаралась раздобытькартину, раз уж ты сам потерпел фиаско на этом поприще!..

— Вы даже представить себе не можете, как это важно длянауки. Для дальнейшего изучения Лукаса… Ведь сохранилось только четыре егоработы, хотя до нас доходят сведения о многих десятках, если не сотнях.

— Да. Он был чрезвычайно плодовит. Я читала об этом ввашей статье, — глаза у меня слипались, и даже крепчайший кофе не мог повлиятьна общее движение организма в сторону здорового восьмичасового сна.

— Только здесь, в Мертвом городе, за год он написалболее десяти картин. Он закончил два триптиха…

— Приятно слышать. Сейчас уже никто не работает с такойинтенсивностью, — я уже почти завалилась на койку, когда Херри-бойпринялся бесцеремонно трясти меня за плечо.

— Прошу вас! Не нужно спать, Катрин! Вы должны увидетьэто сами.

— Не сейчас.

— Неужели вам неинтересно? Вы находитесь на порогевеличайшего открытия, и вам неинтересно? — он посмотрел на меня сненавистью.

— Господи, хоть бы вы занимались другим художником,Херри! — в сердцах бросила я. — Не таким, мать его, таинственным…

— “Мать его” — это ваше русское оскорбление, Катрин,если я правильно понял. — Херри-бой взвился с компьютерного стульчика, накотором сидел, и забегал по комнате. — Как вы можете… Я искупаю вину передЛукасом Устрицей, я не могу заниматься ничем другим…

Даже сон мой куда-то улетучился. Я в недоумении посмотрелана Херри.

— Вину? Какую вину?

— Видите ли, — он сразу успокоился и присел передомной на пол. — Мои предки родом отсюда, из этих мест. Они жили здесь, вэтом городе, когда произошло наводнение.

Я округлила рот, но так и не нашлась, что сказать:сочувствовать трагедии, которая произошла в пятнадцатом веке, по меньшей мереглупо.

— Спасся только один человек. И лишь потому, чтонакануне уехал в Утрехт, по делам. За день до того, как Лукас Устрица долженбыл выставить в церкви Святой Агаты свой триптих “Апокалипсис”. Этого человеказвали Хендрик Артенсен, и я веду свой род от него.

Хендрик Артенсен. Где-то я уже слышала это имя…

— Хендрик Артенсен, — повторила я. — Онзнаменит только тем, что спасся во время наводнения?

— Он знаменит тем, что всю свою жизнь посвятилуничтожению картин ван Остреа. — Лицо Херри-боя стало скорбным. — Онбыл одержим этим. Во время наводнения погибли его жена и еще неродившийсяребенок. Хендрик считал, что Лукас виновен в наводнении. И во всех остальныхсмертных грехах тоже.

— Семя дьявола, — задумчиво сказала я. — Этотваш предок думал, что картины убивают.

— Суеверие! Картина не может убить, как вы непонимаете?

— Но он так думал, — упрямо повторила я.

— После трагедии Хендрик Артенсен отправился в Гент исжег мастерскую Лукаса. Погибло несколько великолепных работ. В Ренте онженился второй раз, но после рождения ребенка — это была девочка — сноваотправился на поиски картин. Он не верил, что Лукас умер и оставил Голландию впокое. Все это зафиксировано в хрониках, они хранятся в Роттердамскомуниверситете. У меня есть копии хроник. Я занялся Лукасом еще до того, какнаткнулся на них. Вы понимаете, что произошло со мной, когда я узнал, что междумоим предком и Лукасом Устрицей существовали подобные отношения? Что они быливрагами… И теперь я пытаюсь восстановить… как это сказать по-русски? Chain ofcenturies… Разорванную цепочку столетий. Теперь вы понимаете меня? Историяцивилизации без Лукаса ван Остреа никогда не будет полной.