— Потом море отступило. Его отогнали в семнадцатомвеке. Но часть суши так и осталась под водой. Мертвый город то возникал, топоявлялся снова, он слишком зависел от прихоти моря. Уже в этом веке егоукрепили польдером. Вы знаете, что такое польдер, Катрин?

Сейчас он прочтет лекцию о гидротехнике, в которой я несмыслю ровным счетом ничего.

— Остров огородили дамбами, откачали воду и сбросили еев море. Теперь Мертвому городу Остреа ничто не угрожает.

Ничто, кроме нашествия туристов, которые вырезают свои именана стенах, делают торопливые записи в блокнотах, пьют пиво и ставят галочкипротив достопримечательностей. После Мертвого города будет Утрехт с егоуниверситетом и Базиликой Синт-Питерскерк, Роттердам .с его морским портом иГаага с ее чертовым Международным трибуналом…

— Вы когда-нибудь были женаты, Херри? — неожиданноспросила я.

— Почему вы спрашиваете об этом? — он даже бросилруль.

— Просто так. Я ничего о вас не знаю.

И все же это не было правдой. Я знала о Херри все: онпо-прежнему оставался крупнейшим в мире специалистом по исследованию творчестваЛукаса ван Остреа. Остальное — цвет глаз, цвет волос, любимый футбольный клуб иразмер пениса — не имело значения.

— Хотя, наверное, в отрыве от вашего художника вы непредставляете никакого интереса.

Херри-бой не обиделся. И после двухминутного молчания вдругсказал:

— Я был помолвлен.

— И что же? Она ушла, не выдержав конкуренции с Остреа?

— Да, — он посмотрел на меня с неожиданныминтересом. — Она не захотела жить здесь. Вы очень проницательный человек,Катрин.

— Я ее понимаю. Женщины терпеть не могут миссионеров.Если у них, конечно, все в порядке с головой…

…Остров возник неожиданно — он был похож на преграду на пути,о которую мы просто споткнулись. Маленький причал освещали два тусклых фонаря.

— Не Лас-Вегас, — заметила я.

— Приходится экономить энергию.

— Что, движок от мотоцикла?

— Дизельная электростанция.

Этот чертов остров с самого начала активно не понравился мне:когда-то здесь был город, здесь жили люди — и вот теперь музей в двадцатиминутах от берега, крохотный кусок земли в свинцовых водах Северного моря. Дажекладбище домашних животных выглядело бы предпочтительнее.

— Надеюсь, связь с побережьем имеется? — спросилая.

— Конечно, Катрин. Стационарный радиотелефон. Этонесколько успокоило меня.

— А корабли не натыкаются? На этот ваш музей?

— Фарватер дальше, к северо-западу. Здесь, как это вы,русские, любите говорить, — медвежий угол. Осенью, зимой и часть весныздесь никого не бывает. Туристический сезон начинается только в конце мая. Похроникам именно в мае море накрыло эти земли.

— Подождите, Херри, — неожиданная догадка пронзиламеня. — Вы что здесь, один?

— В каком смысле?

— Ни сторожа, ни смотрителя?

— Ну что вы! Конечно, здесь работают люди. Один я бы несправился. Летом — двое экскурсоводов и двое техников: они поддерживают порядокв домах, следят за насосной станцией и дренами [23].

Ну что ж, чем больше людей, тем веселее. Но не успела яперевести дух, как Херри-бой продолжил:

— Правда, сейчас на острове никого нет. В межсезоньепочти нет экскурсий и остается один техник. Но я отпустил его на неделю. Онуехал к себе, в Лелистад…

Лелистад, совсем не ближний свет.

— А что, нельзя было нанять техника здесь? Херри-бойзамялся.

— Это было бы предпочтительнее, но… Местное населениене жалует это место, хотя оно и кормит их. В некотором смысле. Но здесь иногдаработают студенты — историки и искусствоведы. Даже гидротехники приезжают…

— А в чем проблема?

— Видите ли… Фризы — а побережье здесь населяют восновном потомки фризов — очень суеверный народ. Они считают остров проклятым.

— Но вас-то они любят, Херри, — я вспомнила дружескиерукопожатия в кабачке.

— Как городского сумасшедшего. Они каждый раз думают,что я не вернусь с острова. Они много лет ждут этого.

— А вы?

— Возвращаюсь, как видите.

Теперь мне стала ясна жалостливая улыбка блондинки срубенсовскими формами.

— Это… Это как-то связано с Лукасом ван Остреа,Херри? — осторожно спросила я.

— Мне бы не хотелось говорить на эту тему, —Херри-бой нахмурился. — Я ученый, Катрин. Я считаю все это дремучимсуеверием…

Ничего себе суеверие, особенно если учесть, что длинные рукиУстрицы дотянулись до России и уже там запросто сжали сердца трех человек…Оставшийся за линией невидимого горизонта рыбацкий поселок показался мне самымуютным местом на земле, Ноевым ковчегом со всеми удобствами.

Херри-бой выгрузил ящики на причал.

— Я считаю это суеверием, — снова повторилон. — Великое всегда обрастает нелепыми легендами, потому что не можетбыть объяснено. Для того чтобы постичь великое, нужно самому возвыситься надвеликим. И тогда ландшафт его будет ясен — как вид долины с холма. Вы понимаете,о чем я говорю, Катрин?

— О мании величия. Типичный случай для практикующихпсихиатров.

Херри-бой взял мой рюкзак и закинул его за плечо. Потомподхватил один из ящиков и направился в глубь причала. Мне ничего неоставалось, как забрать второй, набитый сухими сливками, печеньем и кофе ящик иследовать за Херри-боем.

* * *

Резиденция голландца представляла собой типичный фризскийдом — гульфхейс — и была не лишена налета декоративности. Симпатичная игрушка,тульский пряник в голландской упаковке. Дом стоял сразу же за причалом,поднятый на сваи.

Когда я вошла вовнутрь, Херри-бой уже возился с камином.Огонь никак не хотел разгораться, Херри ломал спички и нервничал.

— Туристам должен нравиться ваш шалаш. Просто и совкусом. И в традициях архитектуры.

— Располагайтесь, Катрин. — Херри-бой обладалсчастливым качеством пропускать все мои шпильки мимо ушей. До него в этомпреуспели только Снегирь и Жека… Что же она хотела сказать мне перед отъездом?Что-то важное, как она утверждала…

Я прошлась по комнате: вытянутая вдоль высоких перепончатыхокон полка, которая, очевидно, служила Херри-бою письменным столом. Компьютер,кипа бумаг, огромное количество книг, раскрытых на середине, в начале и вконце, переложенные закладками. Я мельком взглянула на титульный лист одной изних: 1651 год. Ничего себе, Херри-бой держит целые стада раритетов.