Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ты спишь, – прошептал Константин Федорович, нагнувшись к уху девушки. Слова эти прозвучали не как вопрос, но как утверждение. Грених не столько желал убедиться в ее забытьи, сколько запечатлеть в подсознании сей факт.
От легкого прикосновения и теплого дыхания веки Аси чуть дрогнули – движение глазных яблок, характерных для неглубокой дремы. Воображение погруженной в сон откликнулось на голос профессора.
– Ты спишь, – тихо выдохнул он, – и покой теплым, мягким светом рождается под веками – ты видишь его, чувствуешь его тепло.
Ася вновь отозвалась лишь едва зримым движением глаз под закрытыми веками. Под ее щекой покоилась ладошка, губы приоткрылись. Грених сжал кулаки, чтобы не дрожали пальцы.
– Покой рождается, будто новая Вселенная. Он разливается по лицу, окутывает голову, спускается вниз по шее к плечам. Теплый и мягкий свет обволакивает плечи; блаженная легкость и безмятежность. Свет окутывает руки, достигает кончиков пальцев, даря ощущение спокойствия. Твои руки, как крылья. Ты чувствуешь свет, проникающий с дыханием, легкие наполняются светом, расширяются ребра. Ты наполняешься светом, он струится все ниже и ниже, к животу, свет стекает по ногам, к стопам. Ты вся во власти света, он наполняет тебя, разгорается на вдохе, с выдохом чуть угасая, он живет внутри тебя. Свет и ты – одно целое. Сияет в твоем сердце ослепительно-ярким фонарем. Он освещает весь мир. Угасает и разгорается. Угасает и разгорается. Угасает и разгорается.
Грених сжал ее пальцы, убедившись, что они потеплели.
– Ты – солнце, – продолжил он уже спокойней и уверенней, – светящее с небес в жаркий полдень, ты – луна, царящая на ночном небосводе. И ничто не способно причинить тебе зла, ты слишком высоко, ты недосягаема, ты паришь над головами. Весь мир под твоими стопами, и ты смотришь вниз и улыбкой освещаешь им путь.
Грених замолчал. На этом можно было остановиться, девушка теперь будет спать спокойно всю ночь, окутанная приятными светлыми сновидениями. Она нуждалась в отдыхе. Но Грениха мучила мысль, что он в шаге от возможности вырвать, извлечь, похитить из нее имя убийцы Кошелева, а он малодушно откажется от этого, лишь бы не причинять ей новых неприятностей.
Но смотрел на ее бледное и спокойное лицо с сомнением и жалостью.
– Все падает, несется вниз, в черноту, – громко произнес Грених. Ася вздрогнула, но не проснулась. – Ты идешь сквозь ночь по кладбищу, могилы и кресты – справа, склепы и памятники – слева. Черное небо, ни единой звезды, хлещет дождь, воет ветер. Но ты идешь, и ветки цепляются за рукава, царапают кожу.
Со спящего лица девушки сошел весь румянец, успевший вернуться за эти минуты покоя. Она отзывалась на его голос, это было очевидно. Минута была решающей. Пальцы под рукой Грениха похолодели. Сейчас или никогда!
– Ты идешь и вдруг видишь, как сквозь темноту проступает свет, льющийся будто из-под земли. Это могила твоего дяди, она разрушена, земля взрыта, его бездыханное тело брошено под струи дождя. Над могилой стоит тень.
Шумный вздох, но она и сейчас не проснулась, высунула из-под щеки руку, вторую выдернула из пальцев профессора и перевернулась на спину, шаль скатилась с плеча. Грених замолчал. Ее состояние было зыбко. Сеанс требовал состояния ступора, паралича от пациента. Двигаться Ася должна была, только лишь если Грених сам позволит.
– Кого ты видишь? – твердо спросил он.
Девушка сделала движение губами, ни единого звука не издав. Грених сжал от нервического напряжения челюсти, хотелось треснуть кулаком по подлокотнику дивана, но сдержался.
– Кого ты видишь? – настойчиво повторил он.
Она опять лишь шевельнула губами, веки чуть трепыхнулись, из-под них скользнул отсутствующий, стеклянный взгляд.
– Темнота окутывает тебя, жмет со всех сторон, ты должна разглядеть лицо того, кто стоит напротив.
Ася мотнула головой. Грених впился взглядом в ее лицо, ожидая, что она вот-вот сейчас очнется, вскинется, отхлестает его по щекам и выставит вон из дома. Нужно успеть вырвать из нее имя убийцы! Нет, это позорное воровство, понуждение. Но во спасение! Нет, так нельзя, это нарушение этического кодекса врача. Это насилие!
А ведь тогда он и не выяснил из-за неловкого вмешательства Майки, надругался ли этот неизвестный над ней, или просто наставил ожогов и оглушил ударом по затылку. И почему этот некто не убил девушку, если собирался, если она – было очевидно – стала свидетельницей его тайн? Кто? Кто это, черт возьми? Кошелев? Отец Михаил? Зимин?
Если это Кошелев, тогда ожоги и удар небольшой силы объясняются провокацией, которую он пытается изобразить. Мысль, что он затеял со всем этим погребением, воскрешением, попытками создать себе легенду чудовища, пробивалась в мозг Грениха, как клюв дятла в кору дуба. Неужели это способ изобразить собственные извращенные фантазии в виде театрального этюда, в который он втянул собственную племянницу, изнасиловав ее?
Грених задержал на Асе долгий взгляд, его томили жалость и сомнения. Если и использовать сейчас свою власть над ней, то с целью стереть из памяти эпизод появления чудовища в спальне, изменить его финал или вызвать испуг, который заставит ее заговорить, – тут уж как выйдет, предугадать было сложно. И Константин Федорович решился.
– Ты спишь, – негромко сказал он.
Приглушенным голосом он повторил все слова, что говорил до этого: о свете, тепле, разливающемся по телу. Ася отозвалась движением век, ее руки, напряженно вытянутые, расслабились. Профессор бросил короткий взгляд на Майку, убедился, что девочка не встала, продолжил:
– Ты в кровати, черный морок окутывает тебя. И в густой, душной темноте ночи ты слышишь движение, до слуха доносятся хрипы, вздохи и лязг зубов и когтей. Это он! Он явился по твою душу, стоит за окном, скребется когтями по стеклу, таращась. Ему нужно твое дыхание, твоя жизнь.
Ася задрожала, засопела.
– Не беги! Тебе некуда бежать, кругом стены, окно наглухо заперто, а он уже стоит в дверях. Ты загнана в угол!
Сопение девушки стало еще громче, лицо скривилось, она готова была заплакать. Грених ждал вскрика, но нет, голоса по-прежнему она не подавала, упрямая.
– Черное, страшное, зловонное чудище подступает к тебе все ближе, ты слышишь его запах, он пахнет разложением и падалью, с его рук стекают зловонные соки тления. Свет луны вырывает из тьмы его желтые глаза, косматую голову и оголенные клыки. Он приближается, он все ближе… – Губы Аси дрожат, она пытается крикнуть. Грених видит, как напряглась ее шея. Жилы натянуты как струны, на висках посинели венки, крылья носа втянулись, как у травленого зверя, на лбу выступил пот. Она пыталась крикнуть… – Но тебе не страшно! – Грених прервал