собственную дочь, – будто хрустальное изваяние. Какие-то несвязные слова утешения слетали с языка, пальцы сами гладили разметавшиеся волосы, а Ася все продолжала всхлипывать. Вдруг он отнял ее голову от своего плеча и воскликнул:

– Вы плачете в голос! К вам вернулась способность говорить?

Тут подошла Майка и мрачно сунула в руки девушке знакомую записную книжку в зеленой обложке с полустертым росчерком «Для памяти», порядком истрепанную и исписанную, в пальцы вложила неаккуратно, детской рукой поточенный карандашик. Видно, прежде девочка беседы с Асей вела лишь эпистолярным манером.

– Ни черта она не заговорила. Рыдать – сколько хочешь, а слов – ни одного. Пыталась, правда, что-то сказать, но, кажется, выходило на коровьем, одно м-мы-ы-ы да мы-мы.

Ася вспыхнула, но тотчас заставила себя улыбнуться сквозь слезы, стала утирать глаза.

– Ты часто сюда ходила? – спросил Грених дочь.

– Каждый день. Что ж мне, ее одну оставлять? Пришлось, вон, второе кресло притащить. Спала прошлой ночью здесь, на веранде. Замерзла, как зверь. А ей хоть бы хны.

Грених глянул на второе кресло, но уже обыкновенное, на ножках, с подлокотника свисал вязаный плед.

– Зачем же здесь сидеть? Уже октябрь наступил, посмотрите, как похолодало!

– Это от того, что у нее ожоги больнючие – их легче на холоде сносить, – Майка ткнула пальцем в ежедневник. – Она там написала это.

Грених оглядел ожог на шее и лице Аси, чуть тронув ее подбородок и оттянув воротник.

– Ничего, – сдвинув брови, молвил он, – не сильно, заживет. Шрамов не останется. Ася! – Грених настойчиво сжал ее руки. – Кто это был тогда, ночью? Вы помните? Помните, откуда ожоги? Кто ударил вас по голове?

– Не помнит, – опять встряла Майка. – Я уже пыталась выяснить. Но мертвяк приходил! Я его раз застала. Прихожу, он стоит над ней. Было темно, я не разглядела, какой он. Бросилась к ним, а он перескочил через перильца, потом в кусты и через плетень. Черная тень, лица не видела, деревья мешали и кусты. Ася написала потом, что тоже не видела, потому как спала.

– Что он делал? – быстро спросил Грених. – Трогал ее?

– Нет, просто стоял, и все.

– А одет как?

– В темное что-то.

– А волосы какого цвета?

– Головы не видела, она деревянной колонной веранды была заслонена, и ветки мешали его хорошенько разглядеть. Я крикнула: «Эй!», и он сразу нырнул вниз. А потом через перильца и в кусты.

Ася слушала их с испуганным, застывшим лицом, боясь, вероятно, больше расспросов Грениха, чем появления того, кто ее обезобразил. Грених со вздохом наблюдал, как побелели ее щеки и губы, как часто она задышала, как расширились ее глаза.

Этак не выйдет.

Он поднялся, протянув ей руку, она замотала головой и, пролистав несколько страниц, нашла чистый лист и написала:

«Спасибо, Константин Федорович, за заботу. Не смею Вас здесь задерживать и подвергать опасности Вашу дочку. Поезжайте своей дорогой».

Тот прочел и сразу же отказался.

– Я вас ныне одну больше не оставлю. Мы этого негодяя обязательно поймаем. Вот здесь засаду и устроим. Вы не знаете, у председателя ружья не было случайно, ну или револьвера?

Ася опустила голову, ее глаза застило тревожное облачко.

– Мы вас не оставим, – пресек Грених намерение Аси возразить. – Оружие какое-нибудь дома есть?

Она медленно и неохотно поднялась, замешкалась, стиснула пальцы, застыв в неуверенности, но все же, мучимая тревогой и сомнениями, повела Грениха в дом. Они миновали гостиную, в которой зеленые рододендроны и фикусы чахли над заваленным грязной посудой длинным столом, прошли мимо двери в маленькую кухоньку, в которой царил не меньший беспорядок, и зашли в кабинет председателя.

Это было помещение, чрезвычайно аккуратно обставленное в старом стиле, но мебелью с разной обивкой и различной конфигурации. К окну торцом стоял широкий письменный стол с резными ножками, слева небольшая белая этажерка, заполненная книгами. Стулья в синем бархате, кресла – нежно-персиковые. На окнах висели синие бархатные шторы. На дальней стене два портрета в овальных рамах – Ленин и Энгельс. На полу текинский ковер – на ощупь мягкий, как цветок примулы. Из цветов лишь папоротник в кадке. Справа от двери углом расположился полупустой книжный шкаф с глухим ящиком внизу, увенчанный бюстом Карла Маркса.

Ася вынула из щели меж двумя книгами ключ, открыла им нижний ящик и указала Грениху на длинный футляр, гнездившийся внутри. Профессор поднял его и уложил на стол.

В футляре на красной бархатной подкладке лежала винтовка Бердана с лакированным прикладом и начищенным стальным стволом. С замиранием сердца Константин Федорович поднял ее, провел пальцем по выбитым на оружейном заводе буквам.

– Ижевский оружейный завод. 1870 год, – проронил он. – Как у моего деда. А патроны есть? Ее бы прочистить не мешало…

В футляре был шомпол, в коробке поменьше – разнообразные ерши, куча ветоши, нераспакованная стеклянная бутылочка немецкого оружейного масла года этак 10-го и две упаковки патронов. Все в строжайшем порядке.

Уложив ружье обратно, Грених подхватил футляр, масло и ту коробочку, что была поменьше, двинулся в гостиную. Решили, что лучше будет остаться в ней, запереть кругом все двери и окна, Грених устроится с оружием у двери, ведущей на веранду.

Дружно они снесли всю посуду в кухню, сдвинули столы, забаррикадировав ими все проходы. На диване постелили для Аси, кушетку, стоящую в самом дальнем углу, отдали Майке. Грених расположился за столом почти у самого входа. Усевшись, с чрезвычайной аккуратностью он разложил все предметы для чистки вокруг себя, опустил винтовку прикладом к паркету и медленно стал прочищать ствол, потом смазал маслом затвор, проверив, хорошо ли он скользит. Точило горькое ощущение, что винтовка деда вновь вернулась к нему.

Майка умостилась рядом на табурете и не сводила с отца пристального, изучающего, почти гипнотического взгляда.

– Засада, это, конечно, хорошо, – сказала она наконец, прицокнув, по своему обыкновению, языком, – но что-то я сумневаюсь, что наш отряд выдержит напор хоть одного дохлого мертвяка.

– Я обращаться с оружием умею, если ты об этом, – не отрываясь от работы, молвил Константин Федорович.

Оседлав табурет, как деревянного коня, Майка принялась передвигаться вместе с ним ближе к отцу. Сделала несколько скачков и остановилась, сунув нос ему едва ли не под руки.

– А ты белых бил?

Грених невольно сжал зубы, бросив кроткий, угрюмый взгляд на плясавшую у его локтя буденовку.

– А какие они были? Страшные? Злые? – не унималась она, внимательно следя за тем, как Грених стирал остатки масла тряпкой со ствола.

– Надо тушить свечи, – насупил брови он. – А вам с Асей – попробовать уснуть.

– Уснуть? – тут же нахохлилась Майка. –