– Шеннон? Серьезно?

– Тебе насрать на нее. Мы все это знаем.

– Это неправда! – Халед посмотрел на нас в поисках подтверждения своих слов. Мы отвели взгляды.

– Ты не идиот, – сказал Макс. – Ты знаешь, что нравишься ей. А ты играешь с ней, таскаешь ее с собой повсюду, заставляешь ее думать, будто можешь изменить свое отношение к ней… Но ты же ничего не собираешься менять, верно?

Голос Макса был мрачным, в нем проскальзывал гнев. Халед молчал. Похоже, он что-то прикинул про себя и посмотрел на Руби.

– Дело ведь тут не в Шеннон, верно? – спросил он.

У Руби был такой вид, будто ее сейчас стошнит; руки прижаты к животу. Она согнулась, наклоняясь к выложенному плиткой полу.

Вид у Халеда был самодовольный. Я заметила, что грудь Макса вздымается и опадает в такт тяжелому дыханию. Я знала: он уже жалеет о том, что затеял этот разговор. В обычных обстоятельствах Макс держал бы свое мнение при себе. Но он словно достиг точки кипения, и всё, что случилось за минувший год, разом нахлынуло на него.

Макс посмотрел на Руби. Она не ответила на этот взгляд, и лицо его омрачилось. Ему следовало бы знать, что Руби приберегает свой особенный взгляд для тех случаев, когда они остаются наедине, и никогда не проявляет его на публике, особенно в нашем присутствии. Макс схватил с дивана свой телефон и бумажник и удалился по коридору.

Халед вздохнул и принялся расхаживать туда-сюда, расчесывая пальцами свои темные волосы.

– Твою мать!

Руби застонала.

– Кажется, меня сейчас вырвет.

Мы смотрели, как она бежит в сторону туалета, зажимая рот ладонью. Я знала, что Макс обратил свою ярость на Халеда, не выдержав тяжести безответных чувств к Руби.

– Что я ему сделал? – спросил у меня Халед. Я не ответила. – Серьезно, я ничего такого ему не сделал.

Я похлопала ладонью по дивану рядом с собой, и он с протяжным вздохом сел.

– Макс устал, – сказала я. – Всем нужно побывать дома. Нам всем требуется отдохнуть друг от друга.

– Да, но что мне теперь-то делать? Просто забыть о том, что случилось?

Я подумала обо всех вещах, которые мне пришлось забыть, и ответила:

– Да.

Халед оперся подбородком о ладони, и так мы сидели некоторое время, пока не вернулась Руби. Дальше мы молчали уже втроем.

* * *

Когда Джемма пришла в себя и спросила о нас, я единственная еще бодрствовала. Халед и Руби уснули на жестких больничных диванах, покрытых пятнами. Я посмотрела на часы: два часа ночи. Медсестра провела меня в палату.

– Привет, – хрипло произнесла Джемма.

– Привет, – отозвалась я и посмотрела на пластиковый пакет, от которого к ее руке тянулась трубка капельницы. Джемма проследила мой взгляд и закатила глаза.

– Ты знаешь, что британцы более восприимчивы к алкоголю? – сказала она.

– Это правда? – спросила я.

– Нет. – Джемма попыталась засмеяться, но, похоже, у нее не было на это сил. Она повернула руку раскрытой ладонью вверх. Вопреки своему желанию, я все-таки положила свою ладонь поверх ее руки. Она сказала, отводя взгляд: – Наверное, я напилась потому, что порвала с Лайамом. – Глаза ее печально блестели.

«Хм-м-м».

– О нет. Как жаль! – произнесла я, подыгрывая ей.

«Наконец-то». Я поверить не могла, что ее ложь продержалась целый учебный год и никто не раскусил, что Лайам на самом деле не был ее парнем.

– Да, – дрожащим голосом отозвалась Джемма. – Я решила, что сейчас самое время. Поэтому мне кажется… – Она помолчала, испустив глубокий, горестный вздох. – Мне кажется, что сейчас я просто немного на эмоциях. И потому слишком много выпила.

– Я в этом уверена, – подтвердила я. – Расставаться всегда тяжело.

Мы помолчали. «Надеюсь, Джемма поняла, что ее пьянство становится проблемой».

Через минуту она посмотрела на меня полными слез глазами и произнесла:

– Прости.

Я не знала, за что она извиняется.

– За то, что все это время была такой несносной, – продолжила Джемма. – Мне нравится смешить людей. Я не могу стать красивой или умной… поэтому решила, что могу сыграть роль смешной.

В глазах ее дрожали слезы. При всех ее драматических склонностях, плакать ей не было свойственно. Эти слезы были настоящими.

– Джемма-клоун, – прошептала она. Казалось, ей неуютно в собственной шкуре. Похоже, я и Руби были не единственными, кто притворялся кем-то другим. А Джемма целый год притворялась за двоих. За себя и за своего фальшивого парня.

Я не знала, почему всегда оказываюсь утешительницей. Почему люди рассказывают мне разные вещи. Быть может, потому, что я была «никакой», поэтому они верили, что я никому ничего не расскажу.

Я сглотнула, не зная, что сказать, и пытаясь представить, что сказала бы сейчас моя мать. Когда я была маленькой, она хорошо умела сделать так, чтобы все стало лучше.

– Всё хорошо, – прошептала я и сжала ладонь Джеммы. По ее щеке покатилась слеза. – Утром все станет намного лучше.

Мы сидели в тишине, слушая тихое гудение потолочных ламп. Я подождала, пока Джемма снова заснет, и только потом ушла.

* * *

Выйдя из больницы, я направилась по дорожке вниз к другому концу кампуса. На улице было тепло, несмотря на ранний утренний час.

Я миновала группу студентов, которые брели куда-то, шатаясь и со смехом валясь друг на друга. Я наклонила голову и смотрела в землю, пока кто-то не дернул меня за запястье с такой силой, что все мое тело качнулось назад.

– Что за… – Я обернулась и увидела, что это Джон. – Да? – спросила я его.

– Куда это ты так спешишь? – Голос игривый, с придыханием; рубашка мокра от пота.

– В свою комнату, – ответила я.

Его радостный настрой несколько приувял.

– Почему?

– Потому что я устала.

– Ты должна пойти со мной, – сказал Джон. – А если не пойдешь…

– То что будет?

– Я расскажу всем твою тайну.

Мы посмотрели друг другу в глаза. Уголки его губ слегка изогнулись вверх. Он сделал шаг ко мне, и я ощутила его дыхание, почувствовала его запах. Его белокурые волосы успели слегка выгореть на весеннем солнце – словно он делал обесцвечивание.

– О да, – прошептал Джон. – Я все знаю о маленькой грязной тайне твоей семейки.

Я ощутила напряжение во всем теле и сделала вдох. Воздух, вливавшийся в легкие, успокаивал ток крови, расслаблял мышцы.

– Да, и что же это за тайна?

Как он мог узнать про Леви? Никак. Это невозможно.