– Извини, – произнес Хейл. Больше он ничего не сказал, и я была этому рада. Я ненавидела сочувствие. – Тебе понравился семинар по Толстому? – поинтересовался он.

Мы закончили с «Анной Карениной» несколько недель назад. Это было одно из самых длинных заданий по чтению, но я завершила его раньше всех остальных.

– Да, – ответила я, чувствуя облегчение от того, что он сменил тему. – У него хорошие внутренние монологи. Но тема супружеской измены меня удивила. Я не думала, что книга будет об этом. Она оказалась тяжелой и гнетущей, но мне понравилось.

Хейл засмеялся. Когда мы дошли до дверей общежития, он порылся в своей сумке и достал потрепанный том.

– Держи. Прочитай это за лето. – Протянул мне книгу в бумажной обложке. Это было старое издание «Белого Клыка». – Тут несколько менее напряженный сюжет. Но он все равно заставляет думать. Неплохо для того, чтобы отвлечься мыслями от всех этих русских страдальцев.

Я держала книгу в руках, отмечая, как обтрепаны края страниц. Это было похоже на мой экземпляр «Двух лун», который и сейчас лежал у меня под подушкой.

Я ощутила, как теплеет у меня в груди, и с признательностью посмотрела на Хейла. И вдруг осознала, что не хочу прощаться с ним.

– Спасибо, – сказала я.

– Что ж, тогда иди в дом, – отозвался он. – Я уйду, когда дверь закроется.

Я ступила через порог. В воздухе плавал запах рамена. Когда я обернулась, Хейл все еще стоял там, глядя на меня и сунув руки в карманы. Он кивнул мне и сбежал с крыльца, перепрыгивая через две ступеньки.

* * *

На следующий день, садясь в самолет, я получила сообщение от Джеммы.

Спасибо, что была со мной ночью. Извини, что я устроила такую драму. Но банановый пакет очень вкусный;)

Спустя минуту пришло второе сообщение:

P.S. Я рассказала всем про Лайама. Летом буду лечить разбитое сердце. Некоторым вещам не суждено быть.

Я закатила глаза. Никогда не скажу ей, что знаю правду. Но сведения о Лайаме на всякий случай присохраню. Когда-нибудь они могут пригодиться.

Пока самолет взмывал за облака, я думала о своих друзьях. Гадала, как все будет осенью.

Почти все лето я провела, читая книги у бассейна и размышляя над «Белым Клыком». Это была суровая и вдохновляющая история, и идея искупления вертелась у меня в голове осенью, когда я вернулась в кампус. Я еще сильнее, чем прежде, была настроена быть хорошей подругой, выслушивать всех, пытаться понять, как они устроены. Я думала о Руби и Джоне, и о том хаосе, что сквозил в их отношениях. Перед моим внутренним взором вставали слова, написанные Руби в дневнике: «Я по-настоящему счастлива, я по-настоящему счастлива, я по-настоящему счастлива». У Руби все было в порядке. Это не мое дело. Только они двое понимали, что творится между ними. Я была посторонней, мне не следовало вмешиваться. Это не стоило того, чтобы терять ее. Она сама сказала, что счастлива.

Все должно было быть в порядке. И до последнего курса так и было.

Когда ты постоянно лжешь всем остальным, то начинаешь лгать себе. Притворяться, врать. Я почти забыла, кем была.

Иногда я просыпаюсь за две минуты до сигнала будильника. С этого начался мой последний курс. Я проснулась, хотя было еще рано. У меня есть две дополнительные минуты. Выпуск совсем близко. Я могла продолжать притворяться, продолжать жить так, как жила. Может быть, я могла бы быть счастлива. Ну или близко к тому. Или же я могла стать собой, настоящей. Следовало ли мне лгать и дальше, делать вид, будто сигнала не было? Или же нужно было встать и быть той, кем я должна была быть?

В течение нескольких лет все оставалось неизменным. Средние курсы колледжа промелькнули, как сплошное размазанное пятно, – расписание, учебная рутина и все прочее. Занятия, вечеринки, спортивные мероприятия, осень, зима, весна, лето. Днем наш кампус был красивым, буколически-уютным, невинным. Мы учились – сидя на диванах в библиотеке или во дворе. Мы прокладывали себе путь через груды опавших листьев и снежные заносы. Но по ночам кампус превращался в неудержимый хаос – богатые детки пускались в шумные вакханалии. Все сдерживающие факторы забыты, все мелкие желания обостряются. Полное и невыразимое безумие, которого я по большей части избегала.

Настал последний курс. Это было все равно что заново стать первокурсниками. Хаотичный и восхитительный повтор. К нам относились так, словно мы получили некие привилегии. Профессора смотрели на нас, словно на птенцов, которые вот-вот должны были упорхнуть в большой мир. Многообещающий потенциал – вот что мы несли в себе. Первокурсники взирали на нас, словно на взрослых. Это делало нас заносчивыми.

Вот только в глубине души все были испуганы и пытались понять, каким будет наш следующий шаг. Мы так упорно трудились, чтобы добраться до финиша… И теперь, когда он уже был близок, мы не желали его. И даже не разговаривали друг с другом о выпуске.

Сигнал вот-вот должен был прозвучать, и я это знала. Я чувствовала это костным мозгом, но притворялась, будто ничего не будет. Я закрыла глаза, отрицая и погружаясь в сон, и жила той жизнью, которую могла вести. Проблеск той, другой личности, которой мне почти надлежало быть. Это было приятно, пока не закончилось.

Последний курс

Кончиком пальца я касалась дневника Руби. Это была одна из тех тетрадей с черной кожаной обложкой, в которых юные творческие личности пишут конспекты. Мне это всегда казалось пустой тратой времени, ведь ноутбуки были куда эффективнее.

Я обвела взглядом комнату, прислушиваясь к звукам в коридоре. В комнате Руби царил хаос, сумки все еще стояли нераспакованные, книги из библиотеки кампуса стопкой громоздились возле стола. Руби по-прежнему использовала тот же самый комплект постельного белья, что и на первом курсе, – голубой с выцветшими желтыми маргаритками; сейчас он был кучей брошен на незастеленный матрас. Моя комната уже была прибрана, учебники расставлены по темам.

Страницы дневника были сморщены – то ли на них что-то пролили, то ли их обрызгало морской водой. Я представила, как Руби сидит на пляже в шезлонге, свернувшись над дневником и зарывшись пальцами ног в песок, пока Джон со своими кузенами бросает фрисби в полосе прибоя. «Лето на Виньярде, – сказала она мне, – это именно то, что нам было нужно». С таким восторгом, надеждой и блеском в глазах…

Пока Руби загорала в Аквинне, я работала в юридической фирме отца. Набиралась опыта. Отдавала долги. Была хорошей дочерью. Моя кожа осталась бледной, совсем белой. Мне некогда было загорать, даже в Техасе.

За лето я решила, что хватит читать дневник Руби. Но вот мы вернулись в кампус, и он оказался совсем рядом. Он взывал ко мне. Я провела пальцем по обложке и ногтем поддела страницу, готовая мгновенно захлопнуть дневник.