– До обхода минут двадцать точно есть!

– Лучше, чем ничего! Только тихонечко, да?

Провела ладонью по его щеке. Полицейский нетерпеливо начал расстегивать ее блузку. Ветон открытой ладонью потрогала его усы, другой рукой погладила его по груди.

– Исколешь меня, небось, всю? Буду потом с губищами распухшими…

Полицейский запустил руку в разрез блузки, другой ладонью сжал ее ягодицу.

– Ночью не видно!

Он задышал тяжело, жарко. Ветон навалилась на полицейского грудью, шутливо зажала ему рот ладонью:

– Тщ-щ…

В свободной руке Ветон, отведенной назад, блеснула сталь.

– Тщ-щ…

Изо всех сил прижав ладонь ко рту полицейского, она резко ткнула его блестящим в сердце. Усатый судорожно дернулся, выгнулся под ней, но Ветон прилипла к нему всем телом. Ударила второй, третий раз.

Подождала несколько секунд. Встала, вытерла скальпель о полицейский мундир и спрятала в карман халата. Возбужденно вздохнула, с нажимом провела ладонями по животу и бедрам. Застегнула блузку. Проверила карманы полицейского. Под пальцами глухо звякнула связка ключей.

* * *

К полицейскому, присланному в усиление и охраняющему главный вход в госпиталь, подбежала испуганная черноволосая медсестра.

– Там наверху… вашему этому… – показала пальцами усы, – кажется, с сердцем плохо! Я пойду, дежурного врача разбужу, а вы к нему, ладно?

Полицейский приподнялся и тут же сел назад в нерешительности. Сказал в рацию:

– Главный пост говорит… Стажер, где ты бродишь?

– Да иду я! – ответил недовольный голос. – В дальнем крыле, возвращаюсь уже.

– Бегом на центральный пост, подменишь меня!

Полицейский сразу переключил канал.

– «Особое»! «Особое», отзовись!

Не услышав ответа, выключил рацию и помчался на второй этаж. Там горела только одна лампочка в дальнем конце коридора. Издалека было видно, что усатому коллеге нехорошо – он откинулся на спинку стула, голова запрокинута, рот открыт.

– Ты не шевелись, главное! – крикнул полицейский. – И дыши, слышишь?

Подбежав ближе, он сбился с шага. Со стула усатого на пол капало темное. И дверь круглосуточно охраняемой «особой» палаты оказалась приоткрыта.

За спиной полицейского из тени проявились лица сразу нескольких оаковцев. Впереди шел Амир.

* * *

Из коридора трусцой выбежал стажер. Настольная лампа на посту охраны была повернута в его сторону. На столе негромко играл приемник. Щурясь, стажер подошел к столу, опустил лампу ниже, плюхнулся в кресло.

Из-за портьеры у него за спиной бесшумно шагнула Ветон и с размаху рукоятью пистолета ударила стажера в темя.

По центральной лестнице бесшумно спустился Амир с забинтованным плечом, за ним еще несколько оаковцев. Ветон осталась стоять над трупом стажера, дожидаясь, когда освобожденные пленники подойдут к ней сами.

Амир расплылся в улыбке:

– Чистая работа, Ветон! Ты лучшая!

Она небрежно кивнула:

– Фитим это знает… Еще двое на крыше и двое в парке. Поторопитесь!

Ветон отдернула портьеру, потянула со стола настольную лампу и несколько раз провела ей перед окном.

Город Глоговац, автономный край Косово, Югославия

10–11 июня 1999 года

Квартира Радо и двор его дома ожили с приездом гостей. Всюду стояла хорошая деловая суета. После того как Бек изложил собравшимся план операции, несколько часов ушло на подготовку и раздачу снаряжения. Каждый боец отряда – а теперь они уже стали отрядом – почувствовал себя легче и увереннее, потому что первый шаг был сделан, решение принято каждым в отдельности и всеми вместе.

Посреди ночи Цветко с племянником отлучились и вскоре вернулись с пакетами снеди. Во дворе сложили из битых кирпичей очаг, развели костер, Воислав вызвался присмотреть за огнем. В гараже нашлась ржавая решетка. Небойша и Цветко дружно занялись готовкой, в четыре руки разделывали мясо и резали овощи, негромко перекидывались шутками.

Ночь стояла теплая и безветренная. По общему согласию стол накрыли во дворе. Вытащили из квартиры все имевшиеся столы и стулья, соорудили лавки из подручного материала.

Бек посоветовал обойтись без алкоголя, и югославская сторона пошла на компромисс: со стола исчезла ракия, но остались два кувшина домашнего вина.

Шаталов поймал себя на том, что все время улыбается. Люди, по странному стечению обстоятельств оказавшиеся сейчас рядом с ним, казались очень разными, да и между собой их мало что объединяло. Как получилось, что эти незнакомцы вызвались встать рядом с ними, Радо и Дедой, с оружием в руках и принять бой? Ответ лежал на поверхности – все собравшиеся в отряд одинаково понимали «хорошо» и «плохо», несмотря даже на незакрытые красно-белые противоречия восьмидесятилетней давности и разницу в жизни и гибели двух исчезнувших стран – СФРЮ и СССР.

В какой-то момент разговор зашел о Смуке. О полевом командире ОАК приезжие не знали ничего, поэтому местные, включая Радо-Шаталова, начали наперебой вспоминать, кто что знал. Только немногословный косовар Илир остался в стороне от беседы. Он сидел на лавке с краю и смотрел на остывающие угли.

– …и назвал его «Гнездом». Думаю, чтобы подчеркнуть свою змеиную сущность, – рассказывал Цветко. – А ведь в войну в этом ущелье был партизанский лагерь. Я ребенком носил туда еду своему отцу. Мама собирала узелок… Путь из Лешичей шел по глухим местам, через горы, зато не было риска нарваться на нацистский патруль. Так далеко в горы ни вермахт, ни СС не забирались.

– Почему же полиция или военные не прошли этой тропой, – спросил Шаталов, – и не накрыли «Гнездо»? Я смотрел отчеты, лагерь Смука штурмовался несколько раз, и всегда со стороны дороги, с «парадного входа». Что мешало зайти с тыла?

– Маршрут сложный, – объяснил Цветко. – Подъемы, спуски, оползневые склоны. С техникой не пройти. А в самом конце пути – отвесная стена. Чтобы спуститься, нужна веревка, страховка. И весь спуск на виду. Не подкрадешься – перестреляют как куропаток!.. Красивые там места! Помнишь, Илир, как я устроил вам географический урок на открытом воздухе?

Косовар не отрываясь смотрел в гаснущий костер. Поняв, что ученик не поддержит беседу, Цветко продолжил:

– Хотя тебе, наверное, и десяти лет не было. А после землетрясения в Скопье в шестьдесят третьем там вообще небезопасно ходить стало.

– Горы – штука такая… – поддержал разговор Слащев. – Вот у отца моего однажды…

– Я все помню, – внезапно сказал Илир. – И урок, и маршрут, и как вам потом от директора влетело. А стена не сплошная. Видимо, при землетрясении скала треснула, там расселина глубокая – от гребня до самого низа, до реки.