нет, господин Бидерман, барышня мне уже сказала…

Бидерман. Почему вы смеетесь?

Шмиц. «К сожалению, кровати нет!» — все так говорят, стоит только бесприютному человеку… А мне ведь вовсе и не нужна кровать.

Бидерман. Не нужна?

Шмиц. Я, господин Бидерман, привык спать на полу.

Мой отец был угольщиком. Я привычный… (Затягивается; пауза.) Никаких «но», господин Бидерман, прошу вас, никаких «но»! Вы ведь не из тех, кто орет в пивных просто потому, что у самого штаны полны от страха. Вам я верю. «К сожалению, кровати у нас нет!» — все так говорят, но вам, господин Бидерман, вам я верю на слово… Куда же мы придем, если перестанем верить друг другу? Я всегда говорил: братцы, куда же мы так придем? Каждый считает другого поджигателем, кругом сплошное недоверие. Скажете, я неправ? Вы первый в нашем городе, кто не относится к нашему брату как к поджигателю…

Бидерман. Вот пепельница.

Шмиц. Скажите, я неправ? (Вдумчиво стряхивает пепел с сигары.) Большинство людей нынче верит не в Бога, а в пожарную команду.

Бидерман. Что вы этим хотите сказать? Шмиц. Истинную правду.

Анна вносит поднос.

Анна. Ростбифа у нас нет.

Шмиц. Этого достаточно, барышня, вполне достаточно — вот только горчичку вы забыли.

Анна. Ах, простите! (Выходит.)

Бидерман. Кушайте! (Наполняет бокалы.)

Шмиц. Так принимают далеко не у каждого, господин Бидерман. Уж можете мне поверить! Мне довелось повидать такое! Стоит только нашему брату переступить через порог — без галстука, беспризорному, голодному, — сразу тебе: «садитесь, пожалуйста!» — а через черный ход зовут полицию. Что на это скажешь? Я прошу крова, ничего больше, — честный борец, который всю свою жизнь дрался; и вот такой господинчик, который в жизни никогда не дрался, хватает нашего брата за шиворот. Почему, я спрашиваю? И повернешься — просто так, посмотреть на него, — а глядь, у него плечо вывихнуто. (Берет бокал.) Ваше здоровье!

Пьют. Шмиц начинает подкрепляться.

Бидерман. Уж такие нынче времена, уважаемый, такие времена. Только раскроешь газету — опять поджог! И опять та же самая история, точь-в-точь: опять какой-то разносчик просит приютить его, а наутро весь дом полыхает… Я хочу сказать — уж если говорить начистоту — некоторое недоверие в таких случаях понятно. (Берет газету.) Вот — пожалуйста! (Кладет развернутую газету рядом с тарелкой Шмица.)

Шмиц. Видел, видел.

Бидерман. Целый квартал. (Встает, чтобы показать Шмицу.) Вот, читайте, читайте!

Шмиц (подкрепляется, читает, отпивает вино). «Божоле»?

Бидерман. Да.

Шмиц. Самую капельку бы потеплее. (Читает поверх тарелки.) «…Создается впечатление, что поджог был подготовлен и осуществлен по тому же образцу, что и в последний раз».

Встречаются глазами,

Бидерман. Это просто уму непостижимо!

Шмиц (откладывает газету в сторону.) Потому я и не читаю газет.

Бидерман. Что вы хотите этим сказать?

Шмиц. Да что там всегда одно и то же пишут.

Бидерман. Да-да, уважаемый, конечно, но это же не выход, уважаемый, — просто не читать газет; в конце концов, должен человек знать, что его ожидает.

Шмиц. Зачем?

Бидерман. Ну… просто так.

Шмиц. Ах, все равно он придет, господин Бидерман. Все равно придет. (Обнюхивает колбасу.) Суд Божий. (Отрезает кусок.)

Бидерман. Вы думаете?

Входит Анна с горчицей.

Шмиц. Вот спасибо, голубушка, вот спасибо.

Анна. Еще что-нибудь?

Шмиц. Нет, на сегодня хватит.

Анна остается в дверях.

Уважаю горчицу! (Выдавливает горчицу из тюбика.)

Бидерман. Почему же суд Божий?

Шмиц. А я почем знаю… (Ест и опять заглядывает в газету.) «…У властей создается впечатление, что поджог был подготовлен и осуществлен по тому же образцу, что и в последний раз». (Издает смешок и снова наполняет свой бокал.)

Анна. Господин Бидерман…

Бидерман. Ну что еще?

Анна. Господин Кнехтлинг хочет с вами поговорить.

Бидерман. Кнехтлинг? Сейчас? Кнехтлинг?

Анна. Он говорит…

Бидерман. Не может быть и речи.

Анна. Он говорит, что совсем вас не понимает.

Бидерман. А чего ему понимать?

Анна. Он говорит, что у него больная жена и трое детей.

Бидерман. Я сказал — не может быть и речи. (Встает от раздражения.) Господин Кнехтлинг! Господин Кнехтлинг! Пусть господин Кнехтлинг оставит меня в покое, черт побери, или наймет себе адвоката. Да-да! Мой рабочий день кончился! Господин Кнехтлинг! Подумаешь, важность — уволили! Смешно! В наше время страхование поставлено так, как никогда еще в истории человечества… Да! Пускай берет адвоката. Я тоже возьму. Доля в изобретении! Пускай откроет газ или возьмет адвоката — ради Бога! — если господин Кнехтлинг может себе позволить проиграть или выиграть судебный процесс. Пожалуйста! Ради Бога! (Взглянув на Шмица, берет себя в руки.) Скажите господину Кпехтлингу, что у меня гости.

Анна выходит.

Извините, пожалуйста!

Шмиц. Вы здесь дома, господин Бидерман.

Бидерман. Угощайтесь, угощайтесь. (Садится и смотрит, как гость угощается.)

Шмиц. Ну кто бы мог подумать! Да-да, кто бы мог подумать, что такое еще бывает в наше время.

Бидерман. Горчица?

Шмиц. Человечность. (Закрывает тюбик.) Что я хочу сказать: вот вы меня не хватаете просто за шиворот, господин Бидерман, и не выгоняете нашего брата на улицу — в дождь! — понимаете, господин Бидерман, это и есть то, что нам так необходимо — человечность. (Берет бутылку и подливает себе.) Господь вам воздаст. (Пьет с явным удовольствием.)

Бидерман. Вы не подумайте, господин Шмиц, что я какой-нибудь изверг…

Шмиц. Господин Бидерман!

Бидерман. А вот фрау Кнехтлинг утверждает, что да!

Шмиц. Будь вы извергом, господин Бидерман, вы бы меня сегодня не приютили. Это яснее ясного.

Бидерман. Вот видите!

Шмиц. Пусть даже и на простом чердаке. (Ставит свой стакан.) Вот сейчас температурка что надо.

Звонок в прихожей.

Полиция?

Бидерман. Нет-нет, жена…

Шмиц. Гм…

Опять звонок.

Бидерман. Идемте скорей!.. Только прошу вас, уважаемый, чтобы никакого шума! У жены больное сердце…

За дверью слышны женские голоса; Бидерман делает Шмицу знак поторопиться и помогает ему забрать поднос со стаканом и бутылкой. Оба уходят на цыпочках направо, но натыкаются на хор.

Прошу прощения! (Перешагивает через скамью.)

Шмиц. Прошу прощения! (Перешагивает через скамью.)

Оба исчезают. Слева в комнату входит фрау Бидерман в сопровождении Анны, помогающей ей раздеваться.

Бабетта. Где муж? Вы знаете, Анна, что мы не какие-нибудь ханжи: вы можете заводить себе кавалеров, но я не хочу, Анна, чтобы вы прятали их у нас в доме.

Анна. Но у меня нет кавалера, фрау Бидерман.

Бабетта. А чей это ржавый велосипед стоит внизу у нашего парадного? Я перепугалась до смерти…

Чердак.

Бидерман включает свет, и чердак освещается. Делает знак Шмицу, чтобы тот входил. Говорят только шепотом.

Бидерман. Вот