качает головой.

Так я вас не отпущу, любезный, я вас совсем не хотела обидеть, я же ни слова не сказала о том, что вы чавкаете!

Он встает.

Разве я вас обидела?

Шмиц (складывает салфетку). Мадам, конечно, ни при чем, что у меня такие манеры. Мой отец был угольщиком. Откуда нашему брату взять манеры! Голодать, мерзнуть, мадам, — это мы пожалуйста, а вот образования, мадам, — нет, манер — нет, культуры — нет…

Бабетта. Я понимаю.

Шмиц. Я пойду.

Бабетта. Куда?

Шмиц. На улицу. В дождь…

Бабетта. О Господи!

Шмиц. Ничего. Мы привычные…

Бабетта. Господин Шмиц… Не смотрите на меня так! Ваш отец был угольщиком, я же это понимаю, господин Шмиц; у вас, наверное, было тяжелое детство…

Шмиц. У меня не было детства, мадам. (Опускает глаза и, волнуясь, перебирает пальцы.) Детства у меня не было. Мне пошел восьмой год, когда умерла мама… (Отворачивается и утирает глаза.)

Бабетта. Зепп! Ради бога, Зепп…

Входит Анна с яйцами всмятку.

Анна. Еще что-нибудь? (Не получив ответа, уходит.)

Бабетта. Я же совсем вас не прогоняю, дорогой, я ничего такого не говорила. Ну что я такого сказала? Вы в самом деле меня не поняли, господин Шмиц, это ужасно. Ну что я должна сделать, чтобы вы мне поверили? (Трогает его, не без колебания, за рукав.) Садитесь, Зепп, и ешьте как следует!

Шмиц снова садится за стол.

За кого вы нас принимаете? Я вовсе не заметила, что вы чавкаете, честное слово! А если даже и чавкаете — мы не обращаем внимания на подобные мелочи, господин Шмиц, это все внешнее, вы же должны были почувствовать, господин Шмиц, что мы не из таких…

Шмиц (разбивает яйцо). Господь вам воздаст.

Бабетта. Соль возьмите.

Шмиц (ест яйцо ложечкой). Что верно то верно, мадам, меня вовсе не прогоняли, и ни слова не было, что верно то верно. Прошу прощения, что я не так понял мадам…

Бабетта. Ну что яичко, всмятку?

Шмиц. Чуточку недоварено… Уж вы меня простите. (Съел яйцо.) Так что же вы хотели сказать, мадам? Вы сказали: говоря попросту…

Бабетта. Да, что же это я хотела сказать?

Шмиц (разбивает второе яйцо). Господь вам воздаст. (Ест второе яйцо.) Вот Вилли, так тот всегда говорит, что его давно уж и в помине нет, милосердия человеческого. И чуткости в людях нет. Все — через государство! Людей больше нет, говорит! Потому мир и катится к черту. (Солит яйцо.) Вот он удивится, когда такой завтрак получит! Вот удивится!.. Да-а, Вилли…

Звонок в прихожей.

Может, это уже он!

Звонок в прихожей.

Бабетта. Кто этот… Вилли?

Шмиц. Вот у кого манеры, мадам! Да вы сами увидите. Он ведь работал официантом в «Метрополе», пока он не сгорел, этот «Метрополь»…

Бабетта. Сгорел?

Шмиц. Старшим официантом.

Входит Анна.

Бабетта. Кто там?

Анна. Какой-то господин.

Бабетта. И что он хочет?

Анна. Говорит, из страхового общества. Что ему надо осмотреть дом.

Бабетта встает.

Он во фраке…

Бабетта и Анна выходят.

Шмиц (наливает себе кофе). Это Вилли! Хор.

Вот их теперь уже два,

В нас подозренья вселяющих,

Велосипедов ржавых чьих-то,

Но интересно — чьих?

Корифей.

Один — вчерашний, другой — сегодняшний.

Хор.

Горе!

Корифей.

Новая ночь, и вахта новая.

Бой часов на башне.

Хор.

Всюду страхи мерещатся робкому, От собственной тени дрожит он. Слух любой с ног его валит.

Так и влачит дни свои в страхе,

Пока не настигнет рок его

В собственной комнате.

Бой часов на башне.

Корифей.

Что не уходят из дома двое,

Как истолкую это?

Бой часов на башне.

Хор.

Слепца слепей запуганный,

Надежда на лучшее теплится в нем,

Зло он встречает приветливо,

Беззащитный, ах, уставший

Бояться, надеясь на лучшее…

А потом уже поздно.

Бой часов на башне.

Горе! (Садится.)

СЦЕНА ТРЕТЬЯ

Чердак.

Шмиц, все еще в костюме борца, и его компаньон, который снял фрак и остался в белой жилетке, заняты тем, что втаскивают на настил жестяные канистры, обычно применяющиеся для перевозки бензина; все совершается как можно тише; оба сняли ботинки.

Компаньон. Тихо! Тихо!

Шмиц. А если он сообразит и позовет полицию?

Компаньон. Давай, давай!

Шмиц. Что тогда? Компаньон. Да не спеши ты! Не спеши! Стоп!

Они подтащили канистру к другим, виднеющимся в вечерней темноте.

(Берет ветошь и вытирает руки.) С чего это ему звать полицию?

Шмиц. А почему бы и нет?

Компаньон. Да он же сам нарушитель.

Слышно воркование голубей.

Вот жалость какая — уже утро. Давай спать! (Швыряет ветошь в угол.) Каждый человек, строго говоря, есть нарушитель — начиная с определенной суммы дохода. Не забивай себе голову!

Раздается стук в запертую дверь.

Голос Бидермана. Откройте! Сейчас же откройте!

Дверь сотрясается от грохота.

Компаньон. Что-то не похоже, чтобы нас звали к завтраку.

Голос Бидермана. Я сказал — откройте! Сию же минуту!

Шмиц. Такого с ним еще не бывало.

Стук все громче. Компаньон надевает свой фрак, не спеша, но проворно. Затягивает бабочку, смахивает пыль с фрака и потом открывает дверь. Появляется Бидерман, в халате. Нового постояльца он еще не замечает, потому что тот стоит за распахнутой дверью.

Бидерман. Господин Шмиц!

Шмиц. Доброе утро, господин Бидерман, доброе утро. Надеюсь, вас не разбудил этот жуткий грохот…

Бидерман. Господин Шмиц!

Шмиц. Больше не повторится.

Бидерман. Убирайтесь из моего дома.

Пауза.

Убирайтесь из моего дома!

Шмиц. Когда?

Бидерман. Сию секунду!

Шмиц. Как же это?

Бидерман. Или моя жена — а я не могу и не стану ей возражать — позовет полицию.

Шмиц. Гм… Бидерман. Сию же секунду.

Пауза.

Чего же вы ждете?

Шмиц молча берет свои баймаки.

Я не желаю вступать ни в какие дискуссии!

Шмиц. А я ничего и не говорю.

Бидерман. Если вы думаете, господин Шмиц, что я все буду терпеть просто потому, что вы борец… такой грохот всю ночь… (Указывает простертой рукой на дверь.) Вон! Вон! Вы слышали? Вон!

Шмиц (компаньону, стоящему за дверью). Такого с ним еще не бывало.

Бидерман поворачивается и столбенеет.

Компаньон. Меня зовут Айзенринг.

Бидерман. Господа…

Айзенринг. Вильгельм Мария Айзенринг.

Бидерман. Каким образом, господа, почему вас вдруг двое?

Шмиц и Айзенринг смотрят друг на друга.

Без всякого спроса!

Айзенринг. Вот видишь!

Бидерман. Что все это значит?

Айзенринг. Я же тебе говорил. Так не делают, Зепп. Это просто неприлично! Без всякого спроса. Что это за манера — вдруг нас двое!

Бидерман. Я вне себя!

Айзенринг. Вот видишь! (Бидерману.) Я ему говорил! (Шмицу.) Разве