избы, в руках его было смертоносное оружие. Ему достаточно было шевельнуть пальцем, чтобы скосить напрочь мерзкую сволочь! Ха-ха. Гривнин ликовал. Теперь ОН был господином. Сейчас ОН их заставит лизать языком пол.

Гривнин облизал шершавые губы.

"Беги, земляк", — сказал он монотонно, не глядя на напарника, но зная, что тот глядит на него. Тот, действительно, не сводил с него глаз, полных ужаса.

"Беги! — раздался снова жесткий, холодный голос, — Рви когти", пока не поздно. Терять нечего! Думаешь, они тебя пожалеют? Пожалел волк кобылу".

Тот сидел на полу не отвечая.

Второй автомат висел на руке у Степана, сильно мешая ему; он пытался забросить его за плечо короткими, судорожными движениями; наконец это ему удалось. Все это время он целился в солдат и, сам того не замечая, отступал к порогу. Наткнулся на бутылку, отшвырнул ее. С порога избы правая стена не простреливалась, ее загораживала печь. Он подался влево, по-прежнему отходя осторожными шажками.

"Ты! — крикнул белобрысый. — Стой. Пожалеешь".

"Сучий сын…" — прохрипел Мамед.

Гривнин усмехнулся.

"А ты, — сказал он с наслаждением, держа автомат наперевес, — а ты… поговори у меня, сука помойная, чернозадая падла".

"Караул! — вдруг завизжала Анна, как будто сорвалась с гашетки. — Люди! Караул! Не пущу! Стой, ирод! Не пойдешь никуды!"

И она вылезла поспешно из-за стола и со сбившимся платком бросилась к нему. Степан опешил. Пнул Анну ногой, но она, разъяренная, с пылающим лицом, упрямо лезла на него. Солдаты вылезали из-за стола. Сверху смотрели ребятишки.

Размахнувшись, Гривнин двинул тетку прикладом. Она полетела навзничь.

Гривнин встал на пороге. С силой лягнул дверь.

"Сидеть, суки! — проговорил он зловеще. — Если кто высунется — не отвечаю".

Хлопнув дверью, он выскочил на крыльцо.

В десяти шагах от дома стоял лес. Смеркалось. Свобода!

Раб и потомок рабов! Он был свободен.

Глава 9

Побег! Бежал заключенный! Ползучий гад, пес смрадный — это за всю заботу, за даровой хлеб, за то, что дали ему жить, искуплять вину свою перед народом! А он?! От лагпункта до высших учреждений, от исторгнутого из нирваны алкоголизма, обездоленного начальника спецчасти до угрюмого орла-губернатора всего лагерного государства, кем венчались четыре грани пирамиды, — все ступени, все инстанции исполнились желчи и зажглись гневом, скрипнули зубами и задвигали жвалами, почувствовав необычайное присутствие духа. В гневе, в смятении воротился в зону оперативный уполномоченный, прилетел и повис когтистыми лапами над обтянутым проволокой частоколом, роняя злобные слезы, — снизу дежурный надзиратель почтительно отдал ему честь, а стрелок, дремавший на вышке, очнувшись, подхватил на плечо аркебузу, вытянулся во фронт и тоже взял подкозырек. В серо-голубой шинели, четко и твердо впечатывая в мерзлый трап каблуки зеркальных сапог, лейтенант шагал в контору, в кабинет…

Побег! Тревога… С утра на вахте, перед воротами — все руководство. Великий князь мрачен, как грозовая туча. Надзиратели щупают выходящих. Но не так, как всегда. Не томным взмахом ленивых рук, погулкой по ребрам пальцами баяниста, привычно, для виду и кое-как. Тут лопается одежда, трещат завязки, брови насуплены, и чуть не кости трещат под стальными перстами… Как волка ни корми, он все в лес смотрит. Значит — бдительность. Каждый из этих безмолвно-покорных, в расстегнутых бушлатах, с беспомощно воздетыми руками, — каждый! — возможный беглец.

Навязшие в зубах слова предупреждения опять полны смысла и обещают смерть. Колонна! Внимание… За неподчинение законным требованиям конвоя, попытку к побегу — конвой применяет оружие.

Без предупреждения. Ясно??

…в-вашу мать.

Следуй — и не растягивайся.

И вот начинается… "Стой!.. Ложись…". Начальнику конвоя приснилось нарушение правил. Через сто шагов снова: "Ложись!" Впереди, в розовом дыме зари, видно, как ложится на дорогу и вскакивает головная колонна: там то же самое. Но нет худа без добра, и все бригады начинают работу с опозданием на два часа.

Тем временем в зоне шмон — тотальный обыск. Жаль, невозможно разобрать барак по бревнышкам. Из распоротых постельников летят на пол жалкие их потроха. Добыча — колода захватанных карт, нож из черенка старой ложки и пахнущая мышами Библия, найденная в старом валенке у сушильщика-баптиста.

Не позабыли и кондей: надзор лазает по камерам, шурует в параше — вдруг там подводная лодка.

Побег! Звонят телефоны… Что такое Гривнин, вчера еще никому не известный, что такое этот Гривнин по сравнению с тысячами, с десятками тысяч, намертво сидящими в лагере, и другими десятками, которые еще сядут? Микроб, пылинка. Что значит одна обритая голова посреди этой громадной массы голов, людского фарша, длинными лентами вытекающего каждое утро из ворот на всех подразделениях? Чихать на нее! Если бы он умер, никто бы и не заметил.

Но нет. Придет в движение весь аппарат, все многоголовое сообщество начальства, секретарей, подчиненных и подчиненных подчиненных, выступит в бессонный поход дружина стрелков, командиров, проводников служебно-разыскных собак — и возвратится домой лишь после того, как убедится, что беглец вышел из пределов их досягаемости, а тогда заработает гигантская машина всесоюзного розыска и будет лязгать до тех пор, пока не выполнит своего назначения. Пока злодей не