— В смысле?

— Может, тебе уже папины друзья какие-нибудь позвонили? Передать что-то просили? Ну так скажи мне.

Оля помотала головой, и вид у неё был озадаченный. Тревожно заерзал Рикошет. Я почти кричал:

— Я вот тоже не понимаю, к чему этот разговор. Я не делаю сенсацию на пустом месте, я даже строки ещё не опубликовал. Когда буду уверен, напишу и выложу, вот тогда обсудим…

— Знаешь, — Оля тоже вспыхнула, — у одних получается, а других нет. Есть те, кому всё сходит. Они могут взятки давать, и пьяные ездить, и компроматы публиковать…

— И что же это за чудесные люди такие?

— Ну есть такая порода. А ты не такой.

— Какая это, интересно, порода? Это мы сейчас о Савве что ли говорим?

Оля удивилась:

— Причем тут Савва?

— Меня не покидает ощущение, что ты пытаешься меня с кем-то сравнивать. Типа, вот Савве бы всё сошло с рук…

— Да причем тут Савва? — Олины глаза заблестели. — Ты всё о нем думаешь? Я не это имела в виду.

— Не знаю, что ты имела в виду. И доказывать я ничего не буду. Есть у тебя какие-то кумиры — ну и чёрт с тобой. Меня не это волнует. Всё. Спокойной ночи.

— Ну зачем так-то? — услышал я за спиной.

* * *

Сначала было сумбурное видение, калейдоскоп которого набирал силу, пока меня не выбросило из сна. Так вылетает из шины застрявший в ней камень. Сон ещё продолжал мелькать в голове какое-то время, но быстро рассеялся без следа.

Было шесть утра. Назойливый солнечный клин подбирался к лицу. Я натянул на глаза угол простыни и запрокинул голову на подушке. Началось легкое головокружение, я погрузился в полусон, ощущая свое тело и крадущийся солнечный луч.

Потом начался сон, который сразу понравился мне геометрической четкостью домов. Я шёл вверх по улице, но скоро уже не шёл, а ехал в красных «Жигулях», которые почему-то очень нравились мне, ехали тихо и ловко, как тёщин «Мерседес». Зря все ругают «Жигули», такая проворная машина. На зеркале болталась фигурка, но когда я наклонился, чтобы разглядеть её, она вспорхнула и улетела. Это была синица.

Теперь я снова шёл по улице пешком, и около пересечения Труда с Ломоносова увидел две столкнувшиеся машины. Старую «Ладу» подмял под себя гигантский «Роллс-Ройс».

Навстречу вышла Алиса, подруга Алика. У неё в руках был блокнот, и в этой сонной реальности она оказалась сотрудницей редакции, которую прислали на место резонансного ДТП. Она знала что-то интересное об этой аварии. Это было в её блокноте. Когда я снова перевёл взгляд с дымящейся решетки «Роллс-Ройса», похожей на камин, на Алису, она уже стала другой. Её переполняло отчаяние.

Волосы Алисы закрывал лёгкий платок, как часто бывало и наяву. На ней был халат, но потом я разглядел, что это не халат, а узкая майка с лямками, какие надевают в детском саду. Под майкой я увидел следы глубоких ссадин, повторяющих рисунок ребер. Эти следы отпечатались на белом.

Оставаться на открытом перекрестке стало опасно. Перекрёсток простреливался с углов крыш. Мы пригнулись и побежали вдоль фигурного забора улицы Ломоносова, когда улица стала тропой между сосен и низкорослых папоротников.

Я слышал шум. Это был не шум бегущих людей, не гиканье и не лай. Это была воздушная волна, которая бежала по верхушкам сосен, прощупывая их своими пальцами.

Алиса позвала меня в укрытие, в пещеру, где мы сели на корточки и слушали, как проходит волна, обшаривает каждый куст и каждый ствол; мне показалось, я даже увидел её в просвете пещерного створа. На тонкой рубашке Алисы проступала кровь. Теперь на ней была мальчуковая рубашка — моя рубашка.

Согнувшись, Алиса пошла вглубь пещеры, я побежал следом в темноту, но темноты не было; стенки пещеры были как будто прозрачные, а скоро совсем растворились и выпустили нас на открытое место. Что-то смотрело на нас с огромной высоты, но мы видели лишь белый свет.

Мы стояли около забор «Зари». Это точно был он, но не северо-восточная часть, где мы с Димкой нашли излучение, а место возле поворота на Ключи. К забору вел небольшой косогор. Колючей проволоки не было, и косогор оказался некрутым. Алиса пригнулась и пролезла под какими-то жердями, оказавшись по ту сторону забора, но когда я подошёл, забор стал обычной сеткой-рабицей, в которую я запустил пальцы и повис, как насекомое. Алиса звала меня, но сетка резала живот, плечи и лицо. Я полез вверх и добрался, как мне казалось, почти до вершины, когда сетка перевернулась, и я снова оказался внизу.

Я наклонился, чтобы найти лаз, через который Алиса проникла под забор, но забор был глухим, и лишь небольшое окно в нём позволяло видеть Алису. Она была полна удивительной грации. Нет, это была не она: какое-то стремительное животное, вроде лани, нетерпеливо переминалось с ноги на ногу.

Скоро я стал тонуть в бетонном основании забора. Вязкая масса коснулась моего лица и разошлась цветными узорами. Я сделал шумный вдох и проснулся, скидывая одеяло с лица.

Было полвосьмого утра. Я отключил будильник и пошёл собираться. Сон прокручивался в голове снова и снова во всех деталях, и был настолько зримый и отчетливый, что я записал его на листке бумаги.

* * *

В понедельник был выходной по случаю Дня России. Мы встретились с Братерским в полупустой «Марии» уже под вечер.

За столиком в углу сидел броско одетый молодой человек и кого-то ждал. Я наделся, что он кого-то ждёт, иначе пропадёт его ровно стриженная густая борода, которая напоминала стариковскую прическу наоборот. Время от времени он незаметно касался её, проверяя текстуру и качество.

Братерскому я позвонил ещё в пятницу, на следующий день после ссоры с Олей. Он оказался в Москве, куда приехал на машине, потому что другие виды транспорта слишком явно нарушали подписку о невыезде. Меня удивило, что он так свободно доверил мне эту тайну.

Но в понедельник он позвонил мне прямо из аэропорта и предложил встретиться в тот же вечер.

В кафе играла светлая музыка, которая обычно звучит у здания городского крематория. Официантка кукольного вида несколько раз подходила к нам уточнять заказ, Братерский терпеливо повторял ей пожелания. Скоро из кухни появилась старшая официантка, убрала новенькую взглядом и приняла наш заказ.

Я рассказал Братерскому всё подчистую: про Филино, про «Зарю», про нашу поездку с Димкой и про звонок капитана Скрипки. Последний он прокомментировал спокойно:

— Понятно, вторая служба работает. Ваш куратор обозначил себя.

— Это проблема?

Братерский перекатывал в ладонях стакан с водой, отчего казалось, что стакан принял цилиндрическую форму по воле Братерского.

— Сложно сказать, — ответил он наконец. — Круг задач и полномочий второй службы размыт, и на местах понимается по-разному. Они занимаются террористами, шпионами, идеологическими диверсантами…