— Вы тоже сторонитесь?

Я ощутил ловушку, ответил осторожно:

— Нет, просто работаю. Мне моя работа нравится. А чтоменя не увенчивают дипломами… ну и ладно. Мне и без них хорошо. Работе это непомогает и не мешает.

Серые глаза всматривались в меня с интенсивностью даже нерентгеновского аппарата, а чего-то помощнее, вроде гамма-излучателя.

— Мы хотим вам предложить работу, — проговорил оннаконец. — К стыду своему, должен сообщить, что вас заметили не здесь, подбоком, а ребята из Гарвардского университета. Хотя они тоже наши… Сообщили,порекомендовали. Правда, мы тоже кое-что замечаем у них под носом, чего они невидят.

От его слов повеяло большими деньгами, сердце забилось чаще.Кончики пальцев возбужденно зачесались, словно уже пересчитывают крупныекупюры.

— У вас, — сказал я осторожненько, — большаяфирма… наверное.

Он чуть раздвинул в улыбке губы.

— Давайте сперва о том, что мы можем вам предложить.Первое: зарплата у вас будет… сколько получаете сейчас?

— Триста долларов в месяц, — ответил я, умолчав,что уже не получаю.

Он кивнул, лицо не изменилось, когда проговорил:

— Ну, мы можем предложить вам в десять раз больше.Например, три тысячи устроит? Хотя что мелочиться?.. Пять тысяч долларов.Плюс — любая машина, квартира в престижном доме… сами подберете варианты,платиновая карточка, авиабилеты на все рейсы в любые точки мира… и прочаяерунда, отсутствие которой не должно беспокоить творческого человека. У негопросто все должно быть, чтобы не обращал на быт внимание, а занимался делом. Нетак ли?

Я, потрясенный, словно на полном ходу ударился на мотоциклео стену, пробормотал:

— Это теория… На самом деле даже творческие люди,заполучив большие деньги, либо спиваются, либо бросают работу.

— Рад, что вы это учитываете, — сказал он.

— Да что учитывать… Насмотрелся.

— Понимаю вас, — сказал он сочувствующе. — Новаш психологический портрет говорит, что вы весьма устойчивы к таким соблазнам.

Я осмелился чуть-чуть пожать плечами.

— Вряд ли это устойчивость. Я не такого высокого мненияо своей железной выдержке. Просто я люблю свою работу, а это перевешиваетдругие соблазны.

Он коротко взглянул на экран компьютера, снова кивнул.

— Да. Совпадает.

Он чуть улыбнулся, и я осмелился поинтересоваться:

— Неужели там моя медицинская карточка?

Он кивнул.

— Здесь больше, чем карточка. У вас прекрасныйпоказатель искренности. Практически вы ни в одном слове не соврали, непреувеличили, не преуменьшили! А вы же знаете, что никогда человек не бываеттак близок к идеалу, как при заполнении анкеты для приема на работу.

— И все равно, — сказал я, — что-то слишкомвысокая у вас зарплата для человека моего уровня. И все эти бонусы, словно яуправляющий банком. Такое ощущение, что вы меня с кем-то спутали.

Он покачал головой.

— Нет-нет, с финансами все верно. Но я благоразумно неупомянул о том, с чем это связано. Сперва, так сказать, сладкую и очень крупнуюморковку, а потом — хомут на шею. Дело в том, что будете допущены к оченьбольшим тайнам.

Я вздрогнул.

— Тайные службы? Нет-нет, никакого ФСБ, КГБ, ГРУ, ЦРУили Штази!.. Я всего этого боюсь и не хочу!

— Штази уже давно нет, — ответил он совздохом. — Как и ГРУ фактически уже не разведка, а черт-те что. Правда, унас с ними абсолютно ничего общего. Но вы знаете, что даже парфюмерные илиавтомобильные фирмы, неважно, охраняют свои коммерческие тайны с большимтщаньем, чем государственные? Государственные — это государственные, их нежалко, а свои — это о-го-го! Если вовремя подсмотреть дизайн нового авто уконкурента, ему можно нанести ущерб в десятки миллиардов долларов!

Я перевел дыхание.

— Так, значит, вы…

Он вскинул руку.

— Не скажу ни слова, прежде чем вы не подпишете договоро неразглашении.

Меня внезапно обдало холодом.

— А жить где должен?

Он улыбнулся.

— Подумали про Лос-Аламос и прочие закрытые города?Успокойтесь, будете жить здесь, в Москве. А если хотите, в Нью-Йорке, Париже,Лондоне, Мадриде… да в любой точке земного шара. Сейчас, как знаете, оченьмодно продавать однокомнатную в Бутове и покупать на вырученные деньги большойдом в Арабских Эмиратах. А вам и продавать не надо: мы подберем квартиру влюбом месте, чтобы вам самому не возиться. Разумеется, все за счет фирмы.

Я пробормотал:

— Все страшнее и страшнее…Что я должен делать?

— В основном то же, чем и занимались. Ну разве что всрочном порядке проводить какие-то исследования по вашей же специальности. И,конечно, выдавать рекомендации.

Я прошептал:

— Боюсь и представить, что это за работа.

— Вы ею уже занимаетесь, — сказал онпокровительственно. — Так что подумайте. И еще один момент, оченьнеприятный, если вы общечеловек или «зеленый». Ввиду риска потери важных данныхвы будете постоянно… под наблюдением. Нет, за вами не будет ходить угрюмый типв длинном пальто с поднятым воротником. Его прекрасно заменили высокиетехнологии. Я имею в виду, что в вашу одежду будут вмонтированы микрофоны идаже видеокамеры. Сейчас они достигли размеров макового зерна, так что заметитьпросто нереально.

Он молчал, всматривался в меня уже не так интенсивно, ноизучающе, а я старался держать лицо неподвижным, чтобы он не понял, что думаюна самом деле.

— Согласен, — сказал я наконец.

Он помолчал, спросил с некоторым недоверием:

— Уверены? Вопросов больше нет?

— Пока нет, — ответил я честно. — Потомбудут, это естественно.

— Естественно, — согласился он. — Что ж, нашианалитики не ошиблись в вашей реакции насчет прослушивания. Кого-то бы онаудивила. Хотя вообще-то ваш ответ очень уж… нестандартен. Большинство начинаютгневно говорить о неприкосновенности частной жизни…

Он замолчал, глядя вопросительно. Я ответил, не раздумывая:

— Я прекрасно понимаю, что подобнаянеприкосновенность — пережиток прошлого. Мы не в лесу живем! С каждымгодом и даже месяцем будем жить все больше на виду. Уже сейчас из-замобильников со связью третьего поколения муж может контролировать жену, а она всостоянии в любой момент проверить, на службе он или развлекается с девочками всауне.

Он усмехнулся.