По заключительному движению я понял, что он энтерякнул, лицопросветлело, но не от вспыхнувшего экрана, это только в кино дисплей освещаетработающего, подобно фарам автомобиля, просто чуть-чуть расслабился и дажеулыбнулся, довольный результатом.

— Простите, — сказал он, переводя взглядвнимательных серых глаз на меня, — что задержал. Итак, господин Черкаш,сразу к делу, если вы не против.

— Да-да, — сказал я торопливо, — буду рад…

— Один наш сотрудник, — продолжил он, рассматриваяменя спокойно и бесстрастно, — как-то наткнулся на ваши работы, творческииспользовал одну из ваших идей… и она увенчалась успехом.

— Рад…

— Мы тоже рады. Получилось так, что мы обратили на васвнимание. И сейчас намерены предложить вам работу.

— Спасибо, — сказал я растерянно, так как онсделал паузу в ожидании моей реакции, — но я… гм… очень уж кабинетныйисследователь… Для любого бизнеса я камень на шее.

Он коротко улыбнулся и продолжил чуточку снисходительно:

— Я просмотрел вашу последнюю работу. Весьма, весьма…Мне понравилось.

— Это о нерентабельности рабского труда в Римскойимперии?

Он снисходительно улыбнулся.

— О нерентабельности рабского труда вообще. Ту вашуработу я не читал, понятно, все не охватить, а вот о новейших методахэкономического стимулирования я просмотрел внимательно.

Я сказал польщенно:

— Спасибо.

— Не за что, — ответил он великодушно. — Вашаработа того стоит. Написана простым и понятным языком, как могут излагатьтолько умные люди, которые знают предмет. Вы довольно зло и круто разделались стеориями, что рабовладение пало под натиском бунтов, революций иосвободительной борьбы. А также общей гуманизации общества и всяких тампросветительных идей…

Я настороженно помалкивал, но он посмотрел на меня сожиданием, и я тихонько вякнул:

— Насчет просветительных идей, это касаетсяосвобождения рабов в Северной Америке, уже девятнадцатый век.

— Но и тогда, как вы пишете, это была вовсе негуманитарная, как сейчас бы сказали, акция?

Я осмелился тихонько пожать плечами.

— Нет, конечно. Никакие силы не освободили бы рабов,если это не было бы выгодно самим рабовладельцам. В историю, к сожалению,привносят слишком много поэзии.

Он кивнул, сказал с удовольствием:

— Вот-вот, поэзии. И некоторой, я бы сказал,идеализации. Как сверхгуманности идеалистов, настаивающих на освобождениирабов, так и мощи революционного движения самих рабов. Вы блестяще показали,что все делалось и делается всегда по желанию рабовладельцев, которые простостали капитанами бизнеса, основанного на еще более жестокой эксплуатации«свободных людей». И сейчас эти рабовладельцы, будем говорить откровенно,продолжают придумывать новые экономические модели, чтобы заставить «свободных»работать еще и еще больше… Не так ли?

Я кивнул.

— Да, господин Кронберг, вы поняли совершенно верно.Сейчас придумываются новые и новые мотивации, чтобы принудить людей трудитьсяеще более каторжно. Как никогда не трудились рабы.

— И как заставить их трудиться невозможно, —добавил он.

— Вы абсолютно правы.

— И в то же время, — уточнил он, — чтобы людичувствовали себя свободными делать, что сами хотят?

— Но делали нужное хозяину, — добавил яуслужливо. — Вы абсолютно правы, хозяин сейчас всего лишь называется ужене рабовладельцем. Он сумел сложить заботу о рабах на самих рабов. Теперь рабне только сам заботится о пропитании, одежде и жилье, но и сам спешит наработу, старается ухватить ее побольше! Это и было всегда мечтой рабовладельца,но осуществить смогли ее только сейчас.

— Вот-вот, — сказал он понимающе, — это ипривлекло наше внимание к вашим работам… Не только четкое и ясное объяснение,почему рабов отпускали на свободу даже в Древней Греции и Риме, почему дикаяЕвропа, где рабства не было изначально, быстро догнала и обогнала, а затем иразгромила рабовладельческий Рим, но и все остальные случаи, когда рабы в южныхштатах Америки работали гораздо хуже тех, кто получил свободу, и оказалосьэкономически выгоднее дать им свободу всем… А главное, что только вы сделалипроекцию на наше время: чем выше степень свободы простого человека, тем большесможет сделать, поработать, дать продукции…

Я слушал настороженно, мозг разогрелся от попыток понять,как все-таки можно мои отвлеченные академические занятия наукой присобачить ксегодняшней рыночной экономике.

Он тоже замолчал, словно ожидая моей реакции, а я замер вмучительном ожидании, все еще не веря в чудесный шанс, в избавление свыше, вэтого deus ex machina. Все-таки моя дисциплина чуть ли не единственная насвете, что ну никак не прикладная. Сейчас все прикладное, дажеученые-пауковеды, что всю жизнь занимались исследованием задней лапыпаука-охотника и писали на эту тему толстые диссертации, начинают в духевремени доказывать, что их исследования применимы для развития бионики, длявнедрения новых технологий, основанных на двигательных сокращениях лапы, потомучто паук прыгает, оказывается, не силой мышц, а мгновенным повышением кровяногодавления в лапах, что нашим машинам позволило бы перепрыгивать сорокаэтажныедома.

Но я не могу придумать даже такое, моя дисциплина абсолютноакадемична, я уж и не представляю, как эти толстосумы намереваются приспособитьмои знания. Разве что дадут лопату и пошлют копать от забора и до обеда, но идля этого проще нанять мигрантов… Впрочем, как известно, интеллигентный человекдаже канаву выкопает быстрее и лучше, чем стандартный работяга, которому надоуспеть пару раз сбегать за водкой, двенадцать раз покурить и несколько разсходить в бытовку полапать кладовщицу Маньку.

Так что да, могут дать и лопату…

Он рассматривал меня очень внимательно, я чувствовал себя,словно боярин под проницательным взором Ивана Грозного.

— На вас получены самые хорошие характеристики, —заметил он, — но я предпочитаю старые испытанные методы. Бывает,посмотришь на человека и сразу видишь, кто он и что, а все бумаги, которыесобрал и принес, — липа, хоть и настоящая. Да-да, бывает такое, дипломы инаграды настоящие, а все равно липовые.

Он помолчал, ожидая моей реакции, я спросил настороженно:

— Хорошие? Характеристики?

— Представьте себе.

— Господи, откуда?

Он чуть-чуть раздвинул губы в улыбке.

— У нас свои каналы.

Я сказал скромненько:

— Да сейчас почти все лауреаты — липовые. А те,кто чего-то стоит, брезгливо сторонятся такой известности.

Он поинтересовался: