— Точно-точно, — влезла Женька. — Я тебе вотчто скажу, Аркаша, пиши, пиши, а мы смотреть будем и, может, даже купим чего,не домой, конечно, нет. Но есть места, где твои картины выглядели бы просто…восхитительно.

— В психушке, что ли? — скривился Аркаша.

— И в психушке, и в вытрезвителе… Так что пиши, родной,пиши.

— Заметку в газету тиснешь? — хмыкнул он, нималоне печалясь.

— Само собой, а зачем я здесь?

— Только наркоманом не назови. Гавриленко в партиюподался, забыл, как называется… короче, «голубых» и наркоманов там не жалуют…

— А кто вас жалует? — вздохнула Женька и добавила:— Я хорошо напишу. Я о творческих людях плохо писать не умею. Другое делосказать в глаза: Аркаша, рисуй котов, а? Или собак. Хорошие животные и длядушевного здоровья много полезнее.

— Ага, котов… Кому нужны твои коты? Ладно, пойдемвыпьем. Я тебя всегда уважал за прямоту.

— Может, зря мы его так? — минут через пятнадцатьустыдилась я, сидя в буфете. — Может, он правда талант?

— Алкаш он… и псих. Но лучше пусть голые задницы рисует,обзывая их «вселенной», чем выходит с острым ножичком на ночную прогулку.

— А это ты к чему сказала? — насторожилась я.

— Много красного цвета. И внутренности на блюде…впечатляют. Ведь это все сотворить надо, хоть и на холсте. Кто ж знает, что замысли бродят в его лысой башке?

— И вы здесь, Евгения Петровна? — прошептал вдругкто-то. Мы дружно повернулись и узрели господина неопределенного возраста, сбрюшком и усами. Пышную шевелюру украшала благородная седина. Глаза молодопоблескивали, рот был подвижен, причем до такой степени, что слегкаподергивался, даже когда господин молчал.

— Андрей Васильевич, — кудахтнула Женька, прижавруку к груди, и закатила глазки, затем подняла бюст на максимально возможнуювысоту в глубочайшем вздохе и резко опустила его вниз. Андрей Васильевич однимглазом с интересом наблюдал за перемещениями Женькиного бюста, другим косил наменя.

— Давненько не виделись, — пропел он шепотом илобызнул руку подружки, потом, растянув до ушей рот, сосредоточился на мне, тоесть сграбастал мою ладонь и спросил: — А это, надо полагать, прекрасная Анна.

— Она, — выдохнула Женька, полностью перейдя накудахтанье и лишившись от счастья лицезреть возле себя Андрея Васильевичавозможности разговаривать нормально.

— Ага, — сказал он и приложился к моей ручке.

— Это Аполлонский Андрей Васильевич, —заторопилась Женька, дополнив кудахтанье мимикой и жестами (они выражали бурнуюрадость, граничившую с восторгом). — Это Анна Асадова. И мы по чистойслучайности захватили с собой рукопись. Я знаю, как вы заняты, но…

— Конечно, конечно… Я посмотрю. Не в моих правилахотказывать женщинам. — Тут они оба засмеялись, если уж быть точной —заржали, а я растянула рот до ушей, показывая, как мне с ними весело. — Нучто выставка? — спросил Аполлонский. — По-моему, полное дерьмо.

— Кто его знает, Анна говорит, вдруг он гений…

— Ну, Анечка, вы просто далеки от живописи…

— Может быть, — покорно согласилась я.

— Аркаша безобидный чудак, пьяница и бездарь, вот ивсе… А вы занимаетесь литературой? — улыбнулся он.

— Я написала детектив. Евгении он понравился. Вашимдрузьям в литературном кружке нет. Так что, возможно, я тоже бездарь, хотя и непью.

— А вот это зря… выпейте шампанского, улыбнитесь, у васчудесная улыбка. И запомните: у издателя не бывает друзей.

Только он собрался опять заржать, как влезла Женька:

— Андрей Васильевич, прочитайте детектив, правдаклассная вещь..

— Возможно, — вздохнул он. — Ну и что?Деньги, милая, деньги…

— Вы ж на этом заработаете.

Бедняга так скривился, точно у него зубы прихватило.

— Ищите спонсоров, — сказал он. — И я вамтогда все, что хотите, напечатаю: могу календари, а могу роман.

— Что спонсоры, а потом? Куда мы с этими книжками? Попоездам в розницу продавать?

— А что? У нас так многие делают. Издадут на своиденьги и ходят. У кого в газетном киоске знакомые, или в магазине пристраивают…Но и поездами не брезгуют. Пожилые люди, между прочим, заслуженные. А туткрасивая девушка, да она за день весь тираж распродаст. — Он все-такизаржал, а я послала Женьке благодарный взгляд, отчего ее слегка перекосило, иона принялась рыться в своей сумке, приговаривая заунывно:

— Очки куда-то дела…

— А о чем детектив? — вдруг спросилАполлонский. — Убийство?

— Конечно, — пожала я плечами.

— Ну и кто кого, муж жену или жена мужа?

— Муж жену.

— Оригинально. И что?

— Ничего. Поймали и посадили в тюрьму.

— Тоже ново.

— Чего ты из себя дурака-то строишь? — забыв проочки, спросила Женька. — В мире всего-то пяток оригинальных сюжетов. Нуубил муж жену, дело-то не в том, чтобы придумать что-то из ряда вон выходящее,а в том, чтобы банальные вещи показать с неожиданной стороны. А здесьлюбопытная интрига, психологизм… женский взгляд… Муж, убив жену, пытаетсяввести всех в заблуждение и уезжает с молодой девушкой на курорт, выдавая ее заубитую. Инсценирует несчастный случай, девушка погибает. Он оказываетсявдовцом, но через две недели после истинной смерти жены. Алиби железное.

— А старушка потихоньку разлагается где-нибудь в кустахроз…

— Георгинов, — подсказала я.

— Вот-вот. Где-то я уже читал…

— И еще раз прочитаешь! — рявкнула Женька, послечего перешла на зловещий шепот: — Тебе кто бабки отстегивает? Гавриленко?Правильно, потому ты и здесь. А то, что он «голубым» войну объявил, ты знаешь?А я знаю. И подкину на тебя компромат. Не в газете, нет. С глазу на глаз.Намекну, одним словом.

— Кто тебе поверит? — хохотнул Аполлонский. —Я известный…

— Бабник, — подхватила Женька. — Был. Старстал, перестал справляться, вот и потянуло… черт-те на что…

— Плохая шутка, — нахмурился Аполлонский и вродевправду обиделся, а я, поставив бокал, потащила Женьку к выходу, пока мычересчур не подружились с усатым.