Над столиком красного дерева, у которого они присели,нависло гигантское батальное полотно, изображающее, кажется, битву под Бренной.Ключевой момент боя или чья-то безвкусно-героическая смерть. Полотно, вневсяких сомнений, было кисти Николая Цертозы, что легко было определить поэкспрессии, шизофренической заботливости о деталях и типичной для авторацветосветовой гамме.

— Да, я знаю легенду о ведьмаке и ведьмачке, —ответила Кондвирамурса. — Знаю и запросто могу пересказать любой ееотрывок. Еще будучи совсем маленькой, я обожала эту историю, зачитывалась ею. Имечтала быть такой же, как Йеннифэр. Однако, честно говоря, хоть это и былалюбовь с первого взгляда, причем любовь совершенно безрассудная, все же великойона не была.

Нимуэ подняла брови.

— Я знакомилась с историей, — заговорилаКондвирамурса, — в популярных изложениях и версиях для юношества, чуть лине по шпаргалкам… урезанным и упрощенным ad usum delphini.[4] Потом,естественно, я взялась за так называемые серьезные и полные версии. Раздутые доизбыточности, а порой — и запредельно избыточные. Именно тогда «захлеб» уступилместо рассудительности, а страсть — чему-то напоминающему супружескиеобязанности. Если ты понимаешь, что я имею в виду.

Нимуэ едва заметным движением головы показала, что понимает.

— Короче говоря, я предпочитаю те легенды, которыестроже придерживаются общепринятых для такого рода повествований рамок иусловностей, не смешивают вымысел с реальностью. Не пытаются увязать ипрямолинейной морали сказки, и глубоко неморальной исторической правды. Япредпочитаю легенды, к которым энциклопедисты, археологи и историки недописывают послесловий. Такие сказки, в которых «договор» свободен отэкспериментов. Я предпочитаю небылицы, в которых, допустим, принц взбирается навершину стеклянной горы, находит там спящую принцессу, та просыпается отпоцелуя, и оба живут долго и счастливо. Так или иначе должна завершатьсялегенда… Кто писал портрет Цири? Вон тот, en pied?[5]

— Нет ни одного портрета Цири. — Голос маленькойчародейки был суровым до сухости. — Ни здесь и нигде в мире. Несохранилось ни одного портрета, ни одной миниатюры, написанных кем-либо, ктомог бы Цири видеть, знать или хотя бы помнить… На портрете en pied изображенаПаветта, мать Цири, а написал его краснолюд Руиз Доррит, придворный художникцинтрийских королей. Известно, что Доррит написал портрет десятилетней Цири,тоже en pied, но полотно, носившее название «Инфанта с борзой», увы, погибло.Однако вернемся к легенде, твоему к ней отношению и тому, как, по-твоему,легенда должна заканчиваться.

— Она должна заканчиваться хорошо, — ответила сзадорной убежденностью Кондвирамурса. — Добро и справедливость обязаны восторжествовать,зло должно быть примерно наказано, любовь — соединить любящие сердца до могилы.И никто из положительных героев, черт побери, не имеет права погибнуть! Алегенда о Цири? Чем заканчивается она?

— Вот именно, чем?

Кондвирамурса на мгновение онемела. Она никак не ожидалатакого вопроса, ей почудилось в нем испытание, экзамен. И она молчала, чтобы непопасть впросак.

«Как и чем заканчивается легенда о Геральте и Цири? Это жлюбому ребенку известно!»

Она смотрела на выполненную в темных тонах акварель:неуклюжая лодка плывет по затянутому испарениями озеру. На лодке, с длиннымшестом в руках, стоит женщина, написанная лишь в виде темного силуэта.

«Именно так заканчивается легенда. Именно так».

Нимуэ читала ее мысли.

— Я бы остереглась утверждать столь категорично,Кондвирамурса. Это вовсе не так уж однозначно.

* * *

— Еще будучи ребенком, — начала Нимуэ, — я,четвертая дочь деревенского колесника, слышала эту легенду от странствующегосказителя. Минуты, проведенные в нашей деревне Посвистом, стариком-бродяжкой,были прекраснейшими минутами моего детства. Можно было отдохнуть от работы,глазами души увидеть сказочных див, далекий мир… Мир прекрасный и чудесный… Ещеболее далекий и чудесный, чем даже ярмарка в городке, до которого от нас былоцелых девять миль…

Мне тогда было лет шесть-семь. Моей старшей сестре —четырнадцать, и она уже успела нажить себе горб от постоянного вязания. Ведьнадо было на что-то жить. Бабья доля. К этому у нас готовили девочек смладенчества. Горбатиться. Вечно горбатиться. Горбатиться и сгибаться надвязанием, над ребенком, под тяжестью живота, который тебе заделывал парень,едва ты успевала оправиться после предыдущих родов.

И вот эти-то дедовы байки разбудили во мне желание узнатьнечто большее, чем горб и изнурительная работа, мечту о чем-то большем, нежелиурожай, муж и дети. Первой книжкой, которую я купила на деньги, вырученные отпродажи собранной в лесу ежевики, была легенда о Цири. Версия, как ты этокрасиво назвала, упрощенная, «шпаргалка» для детей, ad usum delphini. Такая«шпаргалка» была в самый раз для меня. Читала я неважно. Но уже точно знала,чего хочу. А хотела я быть такой, как Филиппа Эйльхарт, как Шеала деТанкарвилль, как Ассирэ вар Анагыд.

Нимуэ посмотрела на рисунок гуашью, изображавший погруженныйв мягкий кьяроскуро дворцовый зал, стол и сидящих за ним женщин.

— В Академии, — продолжала Нимуэ, — в которуюя попала, кстати сказать, лишь со второй попытки — из всей истории магии менязанимали только деяния Великой Ложи. На то, чтобы читать что-либо радиудовольствия, у меня вначале, разумеется, не хватало времени, приходилось…вкалывать, чтобы… Чтобы не отставать от графских и банкирских доченек, которымвсе давалось играючи и которые посмеивались над деревенской девчонкой…

Она замолчала, с хрустом выламывая пальцы.

— Наконец я нашла время для чтения, но тут выяснилось,что перипетии Геральта и Цири занимают меня гораздо меньше, чем в детстве.Возник такой же, как и у тебя, синдром. Как ты его назвала? «Супружескиеобязанности»? Так было до того момента…

Она замолчала, потерла лицо. Кондвирамурса с изумлениемзаметила, что у Владычицы Озера дрожит рука.

— Мне было, вероятно, лет восемнадцать, когда… когдаслучилось нечто такое, что заставило меня вновь заинтересоваться легендой оЦири. И тогда я взялась за нее серьезно, так сказать, научно. Посвятила ейжизнь.

Адептка молчала, хотя внутри у нее все прямо-таки кипело отлюбопытства.