Андрей дошел до третьего тура. Дальше было решающее испытание. И я попросила его поговорить с Золотовицким, может быть, он что-то посоветует. «Знаешь, что он мне сказал, мама? Чтобы поступить, я должен прыгнуть выше своей головы. А я не уверен, что смогу», – сказал мне мой сын. А потом говорит: «Я тут подумал (в этом месте я привычно насторожилась, ничего хорошего обычно эта фраза не сулила.) – мне также очень нравится японистика. Я бы поступил на факультет востоковедения». Это было в высшей степени неожиданно. «Ты ж понимаешь, что значит японский язык? Им надо было со второго класса заниматься, там одних иероглифов несчетное количество!» – попыталась возразить я.

Конкурс во МХАТ был безнадежно завален. Как я сейчас понимаю, это было к лучшему. Все-таки артист – это призвание. Нельзя кое-как поступить и кое-как отучиться, а потом быть хорошим актером. И получиться на этой стезе что-то может только у того, кто просто не видит свою жизнь вне сцены или съемочной площадки. По-другому никак.

На факультет востоковедения, куда нацелился Андрюша, экзамены были чуть позже, и поэтому он успел, попробовав свои силы в творческом конкурсе, перекинуть документы в Институт стран Востока. И поступил туда. Учиться было очень непросто. Я наблюдала, как Андрей, скрипя зубами, заучивал эти иероглифы, учился рисовать их, бесконечно корпел над тетрадями, выписывая символы в клеточках. Однажды не выдержала и пошла общаться с преподавателями. Мне казалось, что Андрей уже на грани отчаяния. «Посоветуйте, что делать? У него уже мозг вскипел – учить японский». И мне сказали: «Вы должны успокоиться. У Андрея все идет в целом хорошо, другое дело, что многие его однокашники учились в языковых школах, и от них он отстает. Главное для него – продержаться первые два года. К концу второго курса у человека что-то в мозгу щелкает и переключается. Он становится настоящим японистом. Но до этого момента не все дотягивают». Андрей был чуть ли не единственным на своем курсе, кто занялся этой наукой так поздно. Его однокашники интересовались японской культурой чуть ли не с детства, многие бывали в Японии регулярно или вообще жили там с родителями. Но ему очень нравилось учиться, у него горели глаза. Приходит, например, из института и говорит: «Мам, у нас сегодня было драконоведение». Я в изумлении – есть такой предмет?! Оказывается, да. В жизни японцев мифология имеет большое значение, они очень тщательно изучают все, что связано с мифами, в том числе и драконов тоже.

Постепенно под влиянием этой культуры восприятие мира у Андрея стало меняться. Он уходил от догм, навязанных школой и нашим социумом, стал более объемно смотреть на мир, говорить очень интересные вещи. И я думала, что уже рукой подать до того момента, когда, как выразился его преподаватель, «щелкнет». Но этого не произошло.

В один прекрасный день Андрей пришел домой и говорит: «Все, я больше не могу. У меня ничего не получается. Я смотрю на своего друга Илью и вижу, что у него идет японский, а у меня буксует. Мне интересна эта культура, эта страна, но японистом я стать не смогу. 99 процентов ребят на нашем курсе уже имеют работу. Они потомственные японисты, у них уже будущие рабочие места есть, в том числе и в Японии. А мне что останется? Преподавать на курсах японского?» – «Переводчиком будешь», – говорю. «Нет, мам, ты не понимаешь. Они уже все – готовые переводчики. Зачем нам столько переводчиков с японского? Сколько народу учится на нашем факультете, сколько в Питере, а уж на Дальнем Востоке специалистов по японской культуре вообще пруд пруди». Я подумала: «Ну да, это не вариант – пять лет проучиться, чтобы потом быть вечно недовольным своими перспективами». Но вслух сказала другое: «Андрей, а ты в курсе, сколько тебе лет и что с тобой произойдет, если ты сейчас бросишь вуз? В армию хочешь?»

Естественно, как и многие мамы, я не планировала мальчика в армию отдавать. И дело не в том, что я боялась каких-то непомерных нагрузок – спорт в жизни Андрея присутствовал всегда, он сам дома делал зарядку и растяжку, у него были нунчаки, скейт и деревянные мечи, с которыми он умел управляться. И не в том было дело, что я боялась каких-то неуставных отношений – тут тоже всегда все было нормально, Андрей находил общий язык со всеми и везде – и в школе, и в труппе «Норд-Оста». Он умудрился ни разу никому не расквасить нос и вообще в драки не ввязывался, предпочитая все решать словами. Просто я не для того 18 лет лечила сына, старалась прививать ему основы здорового образа жизни и питания, поддерживала его поджелудочную, чтобы ему угробили ее в армии за один год. Там же никто не стал бы заботиться о его режиме и диетах. В общем, я была уверена, что ничего полезного в армии нет. Мальчик тоже туда не рвался. Говорил: «Ты же знаешь мои взгляды на этот вопрос: я против войны и вообще пацифист, не вижу смысла в том, чтобы брать в руки оружие». Но проблема была в том, что государству не было никакого дела до того, видит ли Андрей Ливанов смысл в оружии или нет. Оно не очень интересовалось мировоззрением Андрея.

Я готовилась к этому вопросу заранее. Обследовала его, фиксировала в медицинской карте неполадки с поджелудочной железой, плоскостопие, которое у него обнаружили лет в 13. Но, как бы то ни было, все равно оставался риск, что Андрея заберут с какой-нибудь формулировкой «Годен к нестроевой». Поэтому одну медкомиссию на свой страх и риск он прошел, доктор сказал, что проблем со здоровьем много, но это еще не гарантия освобождения – надо пройти еще одну, окончательную.

Я решила поговорить с сыном: «Ты точно хочешь в армию? Нет? Тогда срочно выбери вуз, переведись туда и доучись. Чтобы снять уже этот вопрос».

Андрей выбрал лингвистический профиль, перевелся в Московский государственный открытый университет. Английский он знал хорошо, и перевод в другой вуз не составил труда. Его с охотой туда приняли, и чудесный декан Жанна Генриховна полюбила его, как родного.

Учеба давалась Андрею легко еще и потому, что у него была хорошая языковая практика. У Сергея состоялись гастроли в Америку, они возили туда показывать антрепризный спектакль «Сирано де Бержерак». Я поехала с ним и уговорила взять с собой еще и Андрея. Сергей согласился и, более того, сказал, что Андрей там будет очень полезен. У них в группе был только один переводчик, а объем перевода, естественно, предстоял немалый. Андрей действительно очень помог, был буквально нарасхват, бегал от художников по костюмам к звуковикам, от водителей к осветителям, все обговаривал, выяснял, координировал. Вся труппа его полюбила. И для него это был колоссальный опыт общения. Однажды мы были в Бостоне, и я увидела, как Андрей, уже набегавшись, после начала спектакля, когда его миссия была окончена, сел на ступени лестницы у служебного входа и долго общался с парнем, местным охранником. Я слышала, как свободно, легко и с юмором они между собою переговариваются. Как Андрюшка вообще не напрягается, не подбирает слова. И я подумала, что это именно та практика, которая ему нужна. Сама я не сильна в языках – во времена железного занавеса мы не совсем понимали, зачем нужно учить иностранные языки, иностранцев никто из нас в глаза не видел, а потом было не до языков – работа и семья отнимали все силы. И я очень хотела, чтобы сын был более свободным в этом вопросе, мог общаться с иностранцами. «А как же, – говорю, – шутки? Это же очень специфическое умение – уметь шутить на чужом языке». – «Мам, ты видела у меня на столе книжку с английскими идиомами? Я их учу», – говорит сын. Я была очередной раз поражена – когда он все успевает? Как его хватает на все?