Когда маленькие артисты оказались на свободе, психологи не придумали ничего лучше, чем попросить тех студийцев, кто оставался на свободе, с ними поговорить. Андрей позвонил одному из мальчиков, спасенных из той самой простреливаемой комнаты, долго говорил с ним, правда, в основном его речь сводилась к однообразным «Угу» и «Ага». Он слушал и кивал. Но у него было при этом такое лицо! Белое абсолютно. Ни кровинки. Я своего ребенка таким никогда не видела.

В один из дней мы ездили к месту событий. На подступах к зданию установили кордон, дальше не пускали никого, и все, у кого внутри оказались родственники, ждали известий возле этого кордона. В одном из домов поблизости находился штаб: жильцы пустили родителей студийцев в свою квартиру, на пол положили матрасы, на которых эти бедные мамы и папы спали по очереди, потом вставали и опять несли свою вахту, ждали у кордона, пытаясь раздобыть хоть какую-то информацию о том, что творится с их детьми там, в захваченном здании. Папа одного из мальчиков (он остался в итоге жив, но очень долго болел), заметив меня вместе с Андреем, кинул на нас красноречивый взгляд. Я поняла все, что он хотел мне сказать. И не могла его в этом винить. Мой ребенок был в безопасности и был рядом со мной. «Не надо нам сюда больше приезжать», – подумала я. Странное ощущение не покидало меня: смесь счастья (от того, что мой ребенок жив) и острой вины (от того, что их дети, товарищи Андрюши, там, на грани жизни и смерти).

Многим артистам в день захвата просто повезло. Катя Гусева, которая пела главную партию и находилась на сцене почти каждый день, именно тогда взяла выходной. Дочка Володи Стуканова Даша, игравшая героиню Гусевой в детстве, тоже должна была выйти на сцену, но накануне ей пришлось срочно подменить заболевшую напарницу, и в день захвата она тоже была выходная.

Студийцы, оставшиеся на свободе, постоянно созванивались друг с другом, думая, как помочь своим друзьям. Андрей говорил: «Мама, давай напечем чего-нибудь вкусного и отнесем в штаб, хотя бы накормим людей». Но там и без нашего участия еды было очень много, люди везли провизию целыми сумками, бедных родителей уговаривали поесть и поспать хоть немного, но это было бесполезно. Бедняги ходили с красными глазами в полуобмороке, им было не до еды и не до сна.

Я в те дни безмерно зауважала Иосифа Давыдовича Кобзона, который пошел к террористам на переговоры и вывел из захваченного зала женщину и трех детей. С Кобзоном мы были знакомы, он с Андреем подружился, когда однажды на одном из фестивалей пригласил всех друзей к себе на застолье. Был богатый стол, на котором стояла в том числе вкуснейшая икра. Иосиф Давыдович сказал: «Ешьте, гости, икру, не стесняйтесь». Андрей, как его и просили, не стал стесняться, взял кусок осетрины и намазал на него щедрый слой икры. «Посмотрите на Андрея, вот он ест икру абсолютно правильно», – засмеялся Кобзон. Иосиф Давыдович и его жена Нелли очень прониклись к моему сыну, всегда с ним общались. Но Андрей, разумеется, знал Кобзона только с одной стороны – как хлебосольного хозяина дома, известного артиста. И мы даже предположить не могли, что он такой отважный человек. У него были свои дети, внуки, ему было что терять. А он пошел внутрь, в захваченное здание, спасать чужих детей. Мог он этого не делать? Мог. Но совесть ему не позволила. Хотя террористы с ним могли обойтись как угодно. Он им сказал: «Меня забирайте, а женщин с детьми отпустите». И они отпустили и его, и несколько заложников.

Когда штурм все-таки случился, и те, кто выжил, оказались на свободе, они рассказывали о том, что творилось все эти три дня внутри здания, – и слушать это было невозможно. Людям не давали не то что есть – даже пить. Они все три дня сидели без движения, в абсолютном ужасе и ожидании смерти. В туалет ходили в оркестровую яму. Там была просто клоака. Невозможно даже представить, что они пережили.

После штурма Володя Стуканов остался, слава богу, в живых, но оказался в госпитале. Я приезжала, привезла препараты для детоксикации (было очевидно, что все заложники были отравлены газом). И он очень быстро пошел на поправку. Я договорилась с фирмой, которая выпускала эти препараты, их привезли в больницу бесплатно, и все, кому они достались, первыми вышли из больницы.

На похороны двух студийцев, погибших при штурме, собралась вся труппа. Арсению было 13 лет, Кристине 14, они были очень нежно и трогательно влюблены друг в друга и погибли вместе. Я не нашла сил, чтобы пойти туда, понимала, что не смогу смотреть в глаза родителям, у которых случилось такое горе.

После трагедии студийцы каждый год собирались вместе, чтобы почтить память погибших ребят. Я однажды тоже приехала и видела, как ребята (к тому времени уже вполне взрослые) разливают понемногу водку в пластиковые стаканчики. Андрей не пил даже пива, он вообще считал, что алкоголь не нужен человеку, это какой-то лишний продукт. Но тут, вижу, мой сын тоже держит стаканчик. По-моему, это был первый глоток алкоголя в его жизни, совсем небольшой, и, естественно, я даже не стала это никак комментировать.

С Володей мы продолжали дружить, я очень близко общалась с его дочерью Дашкой, она была и остается очень близким мне человеком. Даша приходила на многие мои премьеры, и было очень забавно наблюдать, как она растет. Помню, как мы все вместе пришли на премьеру детского фильма «Подарок с характером» – главную роль играл Миша Галустян, а я играла украинскую няню, которая воспитывает сына олигарха. Меня пришли поддержать и Андрей, и Даша. Когда Андрей видел свою подругу детства последний раз, она казалась ему совсем малышкой. И тут они встречаются – Даша в каком-то умопомрачительном бюстье, и Андрей в элегантном костюме и белой рубашке. Они вдруг увидели друг друга совсем другими глазами, не так, как в детстве. Это было забавно и трогательно.

Андрей становился не просто интересным человеком – он стал моим лучшим собеседником. Нашим любимым занятием было сидеть по ночам на кухне друг напротив друга, пить чай и разговаривать. Я тогда уже побывала в Китае и освоила там чайную церемонию, у нас дома водился очень хороший чай. Обычно для ночных разговоров мы предпочитали улун. Андрей мог поддержать разговор на любую тему, и я не уставала удивляться, откуда он все знает. Однажды увидела у него книгу и поинтересовалась, что это он читает. «Кодекс Бусидо», – ответил мой сын. Чем немало меня удивил – мне казалось, что он еще несколько маловат для таких серьёзных книг, как кодекс самураев. Но Андрей утверждал, что нашел для себя там массу интересного. Постепенно он все глубже стал погружаться в изучение японской культуры.

Тем временем учеба в лицее давалась Андрею все сложнее. Он был явным гуманитарием, тяготел к языкам, читал, стихи запоминал прекрасно и чудесно их читал. Каждый раз это было целое представление. Учительница говорила: «А теперь к доске идет Андрей Ливанов», а сама садилась за свой стол, подперши кулачком подбородок, и слушала, как Андрей читает. А школа тем временем все больше требовала технических знаний, косяком пошли какие-то лабораторные работы, физические и математические олимпиады. Андрею все это давалось с большим трудом.

Катя Стриженова однажды рассказала мне о школе «Золотое сечение», где училась ее старшая дочь – тоже очень творческий ребенок, которому стало сложно в рамках обычной общеобразовательной школы. Школа эта была, в отличие от лицея, платная, но мы задумались – может быть, это подходящий вариант для Андрея?