Я торопливо иду мимо, избегая встречаться с ним взглядом. Узнав о сегодняшнем, он отречется от меня.

– На ужин лазанья, – весело кричит мне вслед отец.

– Сейчас запрыгаю от радости, – язвительно откликаюсь я.

Улыбка на его губах гаснет, и я тотчас же жалею о своих словах. Зачем я так сказал? Почему разум отказывается взаимодействовать со мной? Почему я просто не могу быть нормальным?

Я закрываюсь в своей комнате. Мобильный телефон вываливается из кармана, дразня меня, напоминая, что мне некому позвонить. Обеими руками и злым языком я оттолкнул от себя всех кого мог. Если я не могу поделиться своими переживаниями с Лукасом, значит, я снова один.

Но это же глупо. Разве я не должен хотеть рассказать ему? Разве мы не на одной стороне? Я считал, что друг обязан постоять, пусть и кулаками, за своего товарища. Но я знаю его всего неделю. А вправе ли я заходить так далеко ради человека, которого считаю своим другом столь ничтожно малый срок?

Во время обеда я сказал, что доверяю ему, и это правда, но мне невыносимо, что Лукас напрасно открыл мне свое сердце, со всей серьезностью и искренностью. Он – первый человек, кто взял на себя труд попытаться понять меня, спокойно отнесся к моим странностям. И вот как я ему отплатил: учинил драку и сбежал.

Можно ли это исправить? Я мог бы восстановить его доброе имя перед администрацией школы.

Нет, я не вправе подвести Джунипер, тем более что сам заручился молчанием остальных посвященных в ее тайну. И, видит бог, я не хочу, чтобы из-за моей болтливости уволили мистера Гарсию.

Сидя за столом, я чувствую свою никчемность, остро осознаю, сколь непрочна нить, связывающая меня с Лукасом. Человек не догадывается, насколько он одинок, пока сам не выйдет из собственной клетки или кто-то не найдет способ проникнуть к нему туда. И теперь, когда Лукас пробрался ко мне, я сижу за решеткой, с ужасом думая о том, что он вот-вот уйдет и я снова останусь один.

Эмили заканчивает монолог, и я выхожу на сцену, выкидывая из головы все лишнее. Утром бежала, чтобы успеть на автобус? Проехали. Вчера вечером до крика ругалась с Оливией? Проехали. Лукас Маккаллум и доктор Норман? Тем более проехали.

Хотя я знаю, что это ложь.

Сосредоточься.

Мне следовало бы сдать Джунипер.

Сосредоточься!

– Ты устала ждать? – рявкаю я на Эмили. Та испуганно пятится. – Ты устала ждать. Ты, Наталья, бросившая меня в этом городишке? Посмотри на меня. Посмотри, в кого я превратилась.

– Я смотрю на тебя, – отвечает она.

– Внимательнее смотри.

– Я вижу любящую мать, заботливую сестру. Я вижу…

– Ты ничего не видишь, – возражаю я. – Я теперь ничто. Неиспользованный потенциал. Пустое место! – Я делаю шаг вперед. – Я думала, ты станешь моим учителем. Ты говорила, что у меня блестящий ум, необыкновенные способности. Я думала, ты увезешь меня, научишь всему, но ты сбежала при первой же возможности! – Мой голос повышается до крика.

– Стоп, – перебивает меня Гарсия.

Я медлю, хмуро глядя в зал. Он ведь сам предупреждал, что сегодняшний прогон мы должны отыграть без остановок, что бы нам ни помешало. Я опускаю голову. Может, мы с Эмили стоим не на свету? Нет, мы обе встали точно в лучах прожекторов.

Гарсия подходит к сцене. Его взгляд прикован ко мне. Вот это сюрприз. То есть заминка возникла по моей вине? Что я сделала не так?

– Твоя задача? – спрашивает он. – Какую цель ты преследуешь в этой сцене? Чего добиваешься от нее?

– Извинения, – отвечаю я. – Я… пыталась придумать что-то еще. Но это – все, что надумала.

Гарсия сдвигает брови. Глаза у него покрасневшие, словно он долго и яростно их тер. Он качает головой:

– Хорошо, если ты делаешь упор на этом, тебе придется найти другой рисунок роли. Ты просто… И у меня, и у зрителя, когда мы сейчас наблюдаем тебя в этой сцене, создается впечатление, что ты ее бранишь. Не твой персонаж. А именно ты, Кэт, распекаешь Эмили. Причем слишком сурово… – Гарсия щелкает пальцами. – Ты должна сдерживать гнев. А то получается монотонно – бу-бу-бу – одно и то же. Тоска зеленая.

Я смотрю на него удивлено: более жесткой критики от него не слышала вся труппа вместе взятая.

Может быть, он считает, что я не должна обижаться на столь унизительное замечание. Мне следует сказать: «Хорошо, я поработаю над этим» – и в следующий раз сыграть сцену более тонко, но с языка срывается:

– То есть мне не дозволено злиться?

– Прошу прощения?

– Она уехала, – показываю я на Эмили. – Бросила меня. А я что, радоваться должна? По-моему, гнев в данном случае – вполне естественная реакция.

Я срываюсь на крик, теряя контроль над собственным голосом. Сосредоточься, раздается в голове шепоток, но я уже вышла из роли. На сцене не моя героиня, а Кэт собственной персоной, и ее уже не остановить.

По-моему, я вправе злиться на человека, который предал меня, бросив на долгие годы, а потом вернулся как ни в чем не бывало.

– Кэт, – одергивает меня Гарсия.

Я еще больше распаляюсь. Сначала Оливия, теперь это. Мне казалось, после нашего с ним разговора во вторник Гарсия разобрался, что к чему, – понимает меня лучше, чем кто-либо, – но нет. Неужели у меня вообще нет союзников?

– Докажите обратное, – требую я, чувствуя, как в ладонях отдается грохот сердца. Эмили смотрит на меня, ее широко раскрытые глаза блестят. – Если кто-нибудь объяснит мне убедительно, почему я не должна злиться, – продолжаю я, – я перестану. Но, на мой взгляд, у меня есть причины. Вы твердите, чтобы я переосмыслила тему извинения. А знаете что? Я не согласна. Она обязана извиниться за то, что всадила нож в спину человеку, который ей доверял.

Меня отвлекает шепот, донесшийся из боковой части сцены, где собрались все остальные участники постановки. Они с интересом наблюдают за разыгрывающимся спектаклем.

Гарсия забирается на сцену и идет ко мне. Я невольно отмечаю, что он очень высок. Вблизи он выглядит еще хуже: волосы всклокочены, глаза красные, на веках проступили тонкие сосуды.

– Прекрати, – говорит он ледяным тоном, без капли дрожи в голосе. – Здесь рабочее пространство, все свои личные переживания оставь за дверью. Это ясно? Нельзя выходить на сцену, думая о том, что хорошего или плохого у тебя случилось за день. Если б я все свои проблемы тащил сюда, в театр, знаешь, сколько раз я терял бы терпение во время репетиции?

– Еще бы, как же не знать, – парирую я.

– Что? – Голос Гарсии дрогнул.

Не удосуживаясь объяснить свои слова, я продолжаю:

– А вам не помешало бы быть менее сдержанным. Им бы это только пошло на пользу. – Я тыкаю пальцем в сторону зрителей. Остальные актеры смотрят на меня с неодобрением. – Да, именно так! – ору я им. – Вот бы вы на всех репетициях смотрели и слушали так внимательно, как сейчас. Не понимаете, как это бесит?