– Да.

Хотя на этот счет у меня большие сомнения. Судя по неумолимому блеску ее глаз, директрисе не терпится найти виноватых. И это вполне естественно. Но как убедить ее, что я к этому не имею отношения?

Ответ очевиден, да и идея заманчивая: сдать Джунипер и Гарсию.

Но в воскресенье утром я дал слово Валентину. Поклялся хранить тайну.

Может, это дело рук кого-то из остальных посвященных? Например, Оливия хотела отвести подозрения от Джунипер. Или сама Джунипер – что, если это она решила подставить других?

Господи, дай мне терпения. Дезориентированный, я ерзаю, еложу на стуле, словно меня швырнули в помещение, где напрочь отсутствует гравитация. Меня крутит. Все вокруг вращается, никак не остановится.

И только одна мысль удерживает меня на земле: позапрошлый вечер, оазис воспоминаний. То, что я записал в своем дневнике:

Неподвижность озера.

Тихий напряженный голос Валентина.

Эхо ночного воздуха…

– Пока можете возвращаться в класс. – говорит Тернер. – Пожалуйста, не раскрывайте никому подробности нашей беседы.

– Нет, конечно. – Я медленно выдыхаю.

– Вы свободны.

Когда я рассказываю Валентину, он поначалу не верит, но через некоторое время до него доходит, что я не шучу.

– Что ж, – произносит он присущим ему успокаивающе-пренебрежительным тоном, – с какой стати они должны поверить кому-то на слово? Не волнуйся. От тебя скоро отстанут. Им все равно нужны доказательства.

– Думаешь?

– Уверен.

Валентин не смотрит мне в глаза, но я к этому уже привык, и меня его поведение не настораживает.

– Меня просто беспокоит, что никто из моих друзей не поверит мне на слово, – признаюсь я. – Мне не хотелось бы оказаться в двусмысленном положении, понимаешь? Я хочу, чтобы мне доверяли, и…

– Я тебе доверяю, – выпалил он.

У меня на мгновение останавливается сердце. В первую секунду я порываюсь сказать: «Еще бы ты не доверял – ты ведь был там в субботу». Или пошутить: «Жаль. Мне доверять совсем нельзя». Но его взгляд, в котором сквозят робость и тревога, заставляет меня промолчать.

Интересно, многим он это говорил раньше? Готов поспорить, что таких людей по пальцам можно перечесть.

Мы сидим на холме. Я откидываюсь на спину, но по-прежнему смотрю на Валентина. Я заметил, что зрительный контакт со мной ему удается лучше, если между нами сохраняется некоторое расстояние. Но, как бы далеко я ни находился, взгляд его остается пронизывающим, глаза полны жизни и мысли. Удивительно, что я не заметил его еще из Нью-Йорка, когда нас разделяло полстраны.

– Спасибо, – тихо говорю я. – Не знаю, поверят ли мне остальные, но я рад, что ты веришь.

– Конечно.

Он сдавленно сглатывает, его кадык перекатывается. И только когда Валентин опускает голову, ко мне снова возвращается способность дышать.

К концу дня молва распространяется по всей школе, достигнув ушей каждого. Не знаю, кто распустил слух, но, вообще-то, администрации нужно как можно скорее положить конец сплетням – ради Лукаса.

Я не могу перестать думать о прошедшем воскресенье. Холодный ветер, земляной запах берега, смех Лукаса. Кажется, Лукаса вполне устраивает, что я такой, какой есть, – не совсем нормальный. Во время обеденного перерыва я хотел спросить у него, считает ли он нас друзьями, но в свете последних событий мой вопрос, пожалуй, был бы неуместен.

Звенит звонок. Я надеваю куртку и выхожу из класса в коридор, где, как обычно после урока, не протолкнуться. Двое пловцов, идущих за мной, обсуждают завтрашние соревнования. Я выше поднимаю рюкзак на плече, чтоб его не сшибли, а один из них спрашивает другого:

– Кстати, братан, про Лукаса слышал?

Я поджимаю губы, напрягшись.

– Да, блин, – отвечает второй. – Думаешь, это правда?

– Жуть, если он гей, – говорит первый.

– Даже не знаю. А фигня с учителем – так вообще атас.

– Вообще-то хреновина получается. Мы ведь перед ним в плавках разгуливаем весь сезон. Думаешь, он на плавание пошел, чтоб пялиться на пенисы?

Я сжимаю кулаки. Голос парня громкий, уверенный и знакомый. Я резко останавливаюсь и поворачиваюсь, снискав возмущение всех, кто толпится вокруг.

Это Дин Принс, парень, обозвавший меня шизиком неделю назад. Тогда он был прямо лучшим другом Лукаса, а теперь злословит на его счет, основываясь на голом предположении.

– Заткнись, – говорю я ему.

– Что? – Дин заморгал от неожиданности.

– Это неправда, так что прекрати распространять сплетни.

Пару секунд он молчит, очевидно, опешив от моей дерзости, потом его голос взмывает, он раздувается, как рассерженный индюк, защищающий свою территорию.

– Хочешь выйти? – спрашивает он, подступая ко мне. – Что, тоже любишь пососать…

На мгновение меня охватывает паника, но потом я размахиваюсь, как питчер, и заезжаю ему в нос кулаком.

Почти все, кто описывает сцены драки, когда один человек дает другому в морду, забывают упомянуть, что для бьющего это столь же болезненно, как и для того, кого бьют. Наверно, я должен был это предвидеть – сила действия равна силе противодействия и все такое, – но, черт побери, мне некогда было думать.

В общем, себя я тоже наказал. Я отдергиваю руку, прижимаю ее к груди. Дин хватается за нос и, потеряв равновесие, валится на пол под возгласы толпы, окружившей нас.

– Что за хрень?! – восклицает его рыжий приятель. Красноречивый парень.

– В следующий раз не выражайся, – говорю я.

Рыжий пытается схватить меня, но я отступаю и, отпихивая всех, кто стоит на моем пути, пробираюсь сквозь толпу.

Выйдя на улицу, на холод, я осознаю, что сейчас сделал: ударил человека. Эта мысль ошарашивает, сокрушает. Если Дин нажалуется, меня исключат из школы. Остается надеяться, что он будет молчать из гордости.

В крови гудит адреналин. Я сую руки в карманы, усилием воли заставляя себя не бежать к машине. Паника – жидкость в стеклянном сосуде – заливает все мое существо, затапливает потихоньку. Что скажет Лукас, добрейшей души человек, когда узнает, что я натворил?

Заехав в гараж, я выскакиваю из машины и, громко хлопнув дверцей, иду в дом. Мозг жужжит как заводной, ища выход из сложившейся ситуации. Нужно сообщить о Гарсии и Джунипер, что Дин распускает слухи, пока он сам не донес, что я ударил его. Нужно сделать миллион вещей.

– Привет, малыш, – приветствует меня отец, выглядывая в коридор из своего кабинета. – Как дела?