и нет темах. Собственные дети – их внуки, мелкие болячки, погода, припыленные, выцветшие, неподписанные и так брошенные фото, совместные воспоминания, покупки, быт. И если ей повезло говорить с папой так, прямо, иметь силы слушать, иметь силы говорить, не брать на себя ответственность за выбор другого человека, то это уже большая моральная победа.

Но радость длилась недолго. Папа продолжил тему, виски хотело выговориться до конца.

– Я так много ошибок наделал, так много плохого.

это правда

– И хорошего, – напомнила она. – Ты помнишь, какие мы были тогда, в моем детстве? Помнишь, как колготки мне в садик подтягивал, как кашу любимую варил, нас с мамой на аттракционах катал, а как она смеялась, помнишь? Рот открыла, а зубы такие белые всегда, словно жемчужинки из моей короны, и смех откуда-то изнутри.

ты, папа, научил меня быть одной, уважать себя, научил не любить невзаимно; любить, но опираться на себя; отдавать, что должна, и лучше вообще не быть кому-то должной

– Давно было дело.

– Кому нужна праведная и скучная жизнь? Чтобы что? Я не про ужасные вещи говорю, а про то, что нужно… наконец себя прощать, – запнулась, но закончила Саша.

И не отцу она это говорила, не ему, себе.

– Знаешь, Сашк, что противно, что вот тут, у горла, сидит, сидит, бля, и не уходит. Я про Даню думаю. Дети церемониться не будут. А я как представлю, так кулаки сжимаются, что моего парня обидят. И долбит это в голове все время.

– Да, дразнить будут, конечно, будут, а он поймет или, что хуже, так и не поймет. Посмотрим. И вот это «как все», «по правилам, стандартам» уже, наверное, не наша история. Ребенок мне не для того, чтобы вечно контролировать, а чтобы вместе расти, вместе развиваться, только мне расти-прирастать к взрослости, а ему вырастать из детства. Ребенок для радости, а не для того, чтобы управлять его жизнью.

– От каких-то вещей не откупиться, хоть сколько пузом ползай потом, пытайся заплатить.

И хоть на это Саше нечего было возразить, она улыбнулась и попробовала папу растормошить:

– Давай сейчас делать что-то хорошее. Ты уже делаешь, для меня и Данечки. Спасибо тебе.

– Да-да, – сказал папа, отпил из стакана, но, как ни хотела Саша, хмурая, падающая на глаза задумчивость его не покинула. У детей и родителей одни и те же проблемы, вопрос только в том, как каждый с ними справляется.

– И мысли у меня неутешительные, да только я обижать тебя не хочу. И так дел натворил.

– Да говори как есть.

– Я еще думаю, а как Даня наш дальше, а что будет с садиком, школой? Поступит ли в нормальную, общеобразовательную или придется идти туда, где дурачки одни, не знаю, как это зовется.

Он много выпил.

– Так некрасиво говорить.

– Да-да, но я как есть говорю. Не про Даню, не про больных детей, а про норму. Есть норма, он не дотянет.

– Может, и не стоит дотягивать туда, куда не нужно.

– И что, сейчас ничего не делать?

Он говорил вызывающе, но нет, не поругаться хотел, он боялся, поняла Саша, и задача ее сейчас – поддержать, успокоить.

– Я же все делаю, пап. Пойдем на двигательную реабилитацию, ЛФК там будет, массаж, тренажеры, вот уже немного и начнет ползать. Да, в полтора, но если освоит этот этап, то и ходить сможет. Кто знает когда. Еще попозже к логопеду пойдем, логомассаж сделаем. Я как раз ищу специалистов, отзывы читаю. А там посмотрим.

Не оправдывалась – объясняла не оправдывалась, но как оправдывалась перед собственным отцом, и это, лишь это болело Правда уже не выбивала ее.

не переживай, хоть бы он услышал, но не вербализировал ответное раздражение

– Не так я представлял, не так хотел, – продолжал подсаливать папа.

– Нет, хватит, – резко, твердо оборвала его Саша, – не делай мне больно, не жалей. Хочешь быть с нами рядом – больше не жалей. Я все-таки живу неплохую жизнь, посмотри, какой чудесный Даня. И я сама, как-то кручусь, живу, да, живу неплохо. Не обижай меня.

– Да что ты, – почти замахал руками папа. Испугался. – Знаешь, это нервы сплошные, дело не в вас, не в Даньке, я сейчас про себя, сучару, – не смог дать того, что хотел. А знаешь, обещал раньше, что обеспечу свою девочку всем для счастливой жизни. Не хотел, чтобы ты страдала, как…

Как она, хотел сказать он, Саша поняла. Да, как мама страдала с ним.

– То, что мне сложно, не значит, что я не могу жить счастливой жизнью, – возразила Саша. – Наоборот, теперь я не разбрасываюсь действительно важными вещами.

– И я сделаю что могу. Веришь? Все, что могу. Не пропаду, как раньше. Сейчас вот еще там бизнес налаживается, так что полегче будет. В тебе не сомневаюсь. Ты говори, чем помогать, подсказывай, как вести себя, как ухаживать. Отцом был дерьмовым, так хоть дедом стану хорошим.

– Ты уже хороший дед.

– Но не отец.

не все сразу, пап, чтобы сказать нет, пап, нужно гораздо больше времени, как говорила мне самой Инна, «будешь, если хочешь, будешь», смотри лишь вперед

но ты почти уже все смог, мы вместе

Они долго смотрели друг на друга, а потом он порывисто взял ее руки в свои. Саша не двигалась, чтобы ненароком их свои руки, себя у слишкоммноговыпившего отца не отнять.

– Тебе уже хватит, пап.

– Да, развезло-о, разморило-о-о, поспать надо, сдал твой папаша, – не стал спорить он. Соединил ладони и почти сразу уснул на диване.

Саша неслышно вздохнула, принесла одеяло и небольшую подушку, укрыла отца и долго-долго сидела напротив, угадывая за морщинами весь пройденный им – заложенный бандитскими разборками, большими кровавыми деньгами, раздетым, откупающимся домом, раздетой, опустевшей семьей; порванный той ошибкой, что перевернула и любовь, и надежду, и привела туда, куда привела, – путь.

«А что ты хотел для меня, папа? – думала она. – Как видел меня тогда, когда я еще была маленькой? И кто я для тебя не говори, только не говори, что та же девочка, малышка, доченька, как в шесть лет; нет, я же выросла, я же повзрослела, я уже женщина, я уже мать мужчины кто я для тебя сейчас?»

я выросла, повзрослела

вот совсем недавно, в двадцать шесть

и я тебя простила

* * *

Не то чтобы Дима изменился, просто с ним происходило что-то новое. Саша это видела и спокойно наблюдала за ситуацией, потому что больше ничего не могла сделать. После больницы, как уехал папа, они вошли в своей график ночевок, свой разлинованный план любви и, казалось, на какое-то время оба успокоились.

Он больше не упоминал родственников, маму, но постоянно звал Сашу на интеллектуальные игры к друзьям и пару раз она даже выбралась – а потом до трех ночи доделывала неполучающуюся работу. Дома она засыпала на любимых Диминых «кинолентах», особых режиссерских версиях, которые тот включал, чтобы разделить удовольствие, снять сливки с ее новой радости; потом он обижался, а она извинялась, что сильно устает, а вообще в этом фильме слишком много пауз, и зачем люди так много говорят ни о чем, когда ее мечта – упасть и уснуть.

В будние вечера, один раз в неделю, и в выходные они – Саша и Дима – были вместе с ребенком. Всегда вместе с Даней. Всегда. Диму это напрягало? Спрашивала она и получала неизменное: все в порядке. Но им надо выбираться куда-то вдвоем.

все в порядке

– Мои ребята полетят куда-нибудь на Новый год, – сказал он как-то к концу ноября. – Мы сможем вырваться?

– Дим, езжай, тебе надо отдохнуть. Я не смогу. Нужно оплатить учебу. Да и из-за Дани неудобно.

– А если папу или Инну, ну, или няню? С тридцатого по пятое всего. Представь, как круто на море зимой, ты и я. Мы будем сбегать от ребят, и я буду слизывать с тебя морскую соль и закусывать коктейлями. Мы станем совсем пьяны.

но пьяны не любовью

– Это очень привлекательно, жаль, у меня не получится. Но ты должен поехать!

– Но я хотел с то…

– Я понимаю, но ты весь год работал, не отказывайся