как и все поколение мужчин и женщин broken souls поколение с изломанными душами, – что они все не уникальны, а лишь одни из многих. Хоть для эго это – тяжело, но для психики и понимания «вот, с жизнью можно с справиться» – хорошо. Можно с этим жить.

«Где все счастливые семейные люди, без проблем и травм?» – думала Саша. «Умерли», – отвечал какой-то насмешливый голос в ее голове. «Все хорошие люди умерли, и мы тоже, конечно же, умрем, конечно же. Но это почему-то не пугало, успокаивало. «Или они стали несемейными», – продолжал голос.

«Нет, ну правда, есть же счастливые семьи, красивые, такие, с деньгами, которые живут не в крайней нужде, не выбирают уцененные продукты и спокойно собираются в запланированный отпуск, покупают большую квартиру, пусть даже в ипотеку, и второй автомобиль в хозяйство».

«Почаще бы видеть такое», – сдавал голос, уже не насмешливый – грустный.

Даня с каждым днем все розовел и здоровел. Она работала. Училась.

Люди вокруг говорили о разном, говорили об одном и том же. Но то, что слышала Саша, было криком. О помощи или просто криком ради крика, кто знал.

Она старалась не закрываться, но и не впускать это глубоко. Она слушала многое, отрывочное, разговорное, обращенное не к ней и, по сути, ни к кому и уже даже не оборачивалась посмотреть, кто это говорит:

«…а может, футболистом бы стал, думала я. А сейчас он не понимает, не говорит, не глотает, не сидит и, разумеется, не стоит. Но мячик, мячик ого как держал, сжимал так, как я бы не смогла сжать…»

«…ты вроде и хочешь ребенка учить, но как берешься – это оказывается невыносимо сложно. Ты каждый раз помнишь, что он не понимает, что он не такой, и никогда не будет таким, и никогда полностью не поймет и, главное, не поймет, зачем понимать. Учить – страдания, а не учить – совесть сожрет. И он становится старше, и все больше видна разница…»

«…ну, а ты что-то делай, чтобы он не ушел. Подстраивайся, работай над отношениями. А то как одна-то потом? Мужчина в доме нужен, пусть хоть такой…»

бойся, держись покрепче за его член

«…пусть уже закончится и все, чтоб ребенок не мучился. Лучше один раз отплакать, чем каждый божий день…»

один раз отплакать

«…да какие у тебя проблемы? Ты хоть раз думала, на что купить последнюю пачку макарон? Или когда сидишь и пересчитываешь последние деньги, а потом выбираешь, заплатить за садик, купить продукты на ужин или занять на билет в один конец, чтобы не видеть этого козла?»

да, вот это было горе бедности

И если и было – если вообще могло быть – такое горе, то в чем оно состояло: в переживаниях о старой, хоть и импортной машине; выборе фасона туфель, пусть даже одних-единственных; или в том, что маленьким детям нечего есть? и не соревнование это, но все же

Да, Саше тоже было интересно, каково это – не думать о деньгах каждый день. Но единственный выход, который она для себя видела, – работать. И молчать. Пока на ее заказы жить было нельзя, но постепенно и они увеличивались в сложности и объеме. Цену она по-прежнему держала невысокую, но уже чувствовала, что справляется гораздо быстрей и лучше. И это очень радовало. Еще хотелось, очень хотелось начать рисовать.

«Обязательно, – обещала себе Саша. – И до этого доберусь. Надо только немного потерпеть. Надо немного встать на ноги». Свои желания, свое «я» она больше никуда не засовывала.

если прятать, то только на время

Потому что весь путь от рождения и, вероятно, до смерти она будет искать свое «я», стараться определить, назвать, вербализировать то, чего не понимает до конца

и вероятно, полностью так и не поймет

* * *

Их выписали через десять дней. Поменяли повязку на швах, сделали анализы и отпустили восстанавливаться домой. И все понимала Саша – что все это ради него, Дани, и что, в сущности, в этот раз было вполне комфортно, и не так тревожно, но сердце отстукивало: домой, домой, домой.

Дима ждал на первом этаже, приобнял Сашу, пытался поцеловать, но у Дани куда-то пропала игрушка, и она кинулась ее искать – вдруг забыли в палате. Слишкомважныйзаяц лежал за спиной Дани, в коляске, и молчал. Как будто и не ведал о своей важности. Как будто.

– Знаешь, что мы тут выучили, – ласково сказала Саша уже в машине. – Смотри, – она повернулась к Дане и начала:

– Ди…

– …ма, – выпалил Даня и затараторил: – Ма-мамамамамама.

Мужчина рассмеялся, и Саша вдруг увидела, что из его морщин пропали и напряжение и несвойственная, но появившаяся, а сейчас опять исчезнувшая тоска. Что-то изменилось. Сдвинулось. Пере-форма-тировалось.

вот она дура, пичкает его ди-ма ма-ми, тогда как тут, тут

Но сказать ничего не успела. Позвонил папа.

– Папа, Дима нас забрал, все в порядке.

– Все по плану. Я прилечу завтра. Помогу, тебе надо выспаться.

– Хорошо, спасибо.

Папа как почувствовал ее свинцовый голос. Но уже не только от недосыпа.

– Он приедет, все в порядке? Хорошо! Я как раз хотел сказать, что у нас горячий период на работе, попросили в командировку с биг босом, надо готовить презентацию по отделу. В пятницу эту и до понедельника двинем.

Пятница была через два дня. Еще вчера у него не было никакой командировки.

– Поняла.

– Ну что, Даник? – весело повернулся и улыбнулся мальчику Дима. – Все выдержал, молодец, боец! Саш, хочешь кофе?

– Давай.

– Сейчас заедем.

– Ты даже не спросил, как я.

Она не выдержала. И знала, что вела себя как дура. Но так устала, что весь мир казался большой мрачной тенью ее большой мрачной тени. Вдруг стало обидно. Он, Дима, две недели пробыл без нее и Дани и отвык от них, вспомнил, каково это – быть свободным.

а может, никогда и не забывал, прятал

но он и был свободен, всегда, как и она

И вроде казалось, что он действительно рад их видеть, но Саша чувствовала какую-то легкость, граничащую с безразличностью. Не все ли равно, что она скажет, когда и неморщины, и улыбки, и командировки все уже случилось.

– Ну, мы же вчера переписывались. Ты из больницы, понятно, устала. Вот, кофе предлагаю выпить, проветриться, вечером ужин сделаю, вина тебе куплю, – примирительно предложил Дима.

– Я просто хочу спать. Если кофе, то поскорее.

Саше стало за себя противно. Наехала просто так; истерично и буднично отчитала, словно сварливая жена, словно баба со скалочкой, словно старуха-процентщица, которая вместо денег пересчитывает любовь.

странная она, влюбилась, но продолжает раскладывать, раскрывать эту личность на патолого-анатомическом столе, не убирает, держит; вдруг тут недосмотрела, вдруг крошка, вдруг волосок, который откроет всю – несомненно страшную – правду

Запарковаться у кафе было неудобно, и, пока Дима разворачивался, Саша пошла забрать заказ. Нельзя в моменты усталости разговаривать с людьми, думала она. И на душе стало как-то тревожно. И тревожиться, когда устала, тоже нельзя, – решила она и протянула руки к стойке с кофе.

В глазах защипало, заерзало, да так неуютно, некрасиво, чуть-чуть пролилось. Что такое, сказал бармен, вам плохо? Нет, сказала она, просто любовь в глаза попала, попала – и застряла, но дайте поплачу – выйдет. К любви, как и к болезни, и войне, вполне подходит слово «надежда». А пока мне нужен кофе.

– Какой кофе?

мне двойную надежду, пожалуйста, и побольше молока, без сахара

– Без сахара?

хотя давайте три ложки, я не прочь подсластить свою жизнь

– А что написать?

напишите только одно: никогда-нибудь

– Может, «когда-нибудь»?

нет

и так сойдет

* * *

Первым делом папа, насмотревшись на расходившуюся по Саше серость, отправил ее спать. Она сопротивлялась, ведь день же, но он настоял:

– Ляг хотя бы. Иди, иди, мы с Данькой найдем чем заняться.

И только Саша согласилась, ушла в комнату, заглянул:

– А можешь написать инструкцию? Боюсь забыть. Уже забыл, что говорила, памперсы потерял.

– Инструкцию по применению, да и приложу к Дане, – засмеялась Саша. – Сейчас на телефон отправлю.

– Хорошо. Потом отдыхай.

Уснула она мгновенно, как отправила сообщение и прильнула щекой к подушке. Проснулась к вечеру, потянулась сладко, прислушалась к себе, да, голова гудела, но дрожь недосыпа, исходившая откуда-то изнутри, отступила. Помогло!