Лусия подняла голову, чтобы полюбоваться огромной секвойей, устремленной в небо между фасадами домов. Имей она более обширные знания в архитектуре, заметила бы, что здесь доминировал стиль эпохи Возрождения с примесью готики и характерных черт мудехарского[30] искусства. И восхитилась бы потрясающим стрельчатым сводом, под которым только что прошла, перед тем как войти во внутренний двор.

– Сюда, – сказал Саломон, повернув направо, на колоннаду, опоясывающую монастырь.

У подножия широкой лестницы он задержался и указал ей на барельеф, высеченный на каменной балюстраде.

– Это лестница шестнадцатого века, у нее три марша ступеней. И три барельефа с изображением трех этапов человеческой жизни: юности, зрелости и старости. На первом барельефе – юность: мавританские пляски, атмосфера праздника, шуты, куртизанки, жонглеры… В общем, аллегория всех опасностей и соблазнов, что подстерегают юного студента, и разгула страстей, которые познаются в этом возрасте.

Он поднялся по первому маршу лестницы и указал на второй барельеф, составляющий с первым прямой угол.

– Второй барельеф – это зрелость, с ее извечным противостоянием Добра и Зла. Добро изображено в виде мужчины, оседлавшего женщину, что символизирует контроль над страстями. А Зло – это женщина, оседлавшая мужчину, то есть метафора греха.

Профессор заметил, как поморщилась и нахмурилась Лусия.

– Да, я знаю… по меньшей мере это гм… существует. Но, наверное, не следует разрушать шедевр шестнадцатого века из-за одного маленького барельефа, а? Ведь только варвары уничтожают создания предшествующих цивилизаций во имя собственных ценностей. И потом, где гарантия, что наши ценности не подвергнутся пересмотру в следующие столетия?

Он поднялся выше, к последнему барельефу.

– А третий барельеф символизирует победу над страстями и над Злом. На нем изображен всадник, вонзающий копье в быка.

Саломон повернулся к Лусии, стоя на целый марш лестницы выше и доминируя в наступающей темноте. И в этот самый миг она увидела его таким, каков он есть: мудрый старик, принявший множество сражений и мечтающий об отдыхе, но сознающий, что ему предстоит еще одно сражение, самое опасное из всех.

– Наши студенты, замечательные, преданные члены моей группы, пребывают на первом барельефе. Ты, Лусия, – на втором, на барельефе зрелости. А я… я вхожу в пространство третьего барельефа – старости. Хотя иногда у меня и возникает впечатление, что я не умею управлять своими страстями и в душе ощущаю себя юношей… – Профессор криво усмехнулся. – Но нас прежде всего интересует он. Тому, кого мы ищем, около пятидесяти лет или больше, если считать от первого преступления. – Он указал на барельефы со всеми их аллегориями. – Этот тип привел нас туда, куда хотел. Каждый наш шаг он рассчитал и предопределил. Он манипулирует нами. Я думал над этим. Может быть, Сесар Болкан и был его сообщником в первом убийстве, но та мрачная обстановка, в которую мы попали, не имеет ничего общего с нашим героем. Дети его не интересуют. Как мы видим, его мишенью становятся взрослые: супружеские пары, счастливые или делающие вид, что счастливы. Это счастье он и стремится разрушить. И его горючее – это ненависть, зависть и ревность.

Саломон спустился на марш, оказавшись вровень с ней, и Лусия ощутила мятный запах его дыхания. И вдруг заметила, что он дрожит всем телом. Может, от холода? Во взгляде его были тревога и напряжение.

– Мы – всего лишь его маленький театр, его марионетки, – произнес Саломон до предела напряженным голосом. – Держу пари, что он близко… Ближе, чем когда-либо…

– Гюэль? – предположила она.

– Не исключено… Но в этом случае во время первых убийств он был слишком молод. Однако почему бы и нет?

Он снова указал на барельефы с их гротескными фигурами, которые потихоньку поглощала темнота, и заговорил тихо и торжественно, глубоко звучащим во мраке голосом:

– Кем бы он ни был, тут речь идет о человеке, околдованном классическими образами, символами и текстами. Этот город, как ты сама констатировала, полон образов, символов и людей, похожих на того, кого я только что постарался описать. Я убежден, что он здесь, что он следит за каждым нашим шагом, что он – один из нас… Нам надо поразмыслить, Лусия, обо всех, с кем мы пересекались.

Тьма еще больше сгустилась в коридорах здания, оседая на старых камнях, как патина. Или ей просто показалось под настроение? У Лусии возникло впечатление, что нынче вечером темнота наступила намного раньше и быстрее.

– Пойдем отсюда, – сказал Саломон, посмотрев на нее. – Я просто старый болтун, а тебе надо отдохнуть.

Вечер вторника

Солдаты с примкнутыми к ружьям штыками, пушки, кони, палатки… Несколько отрядов расположились на холмах, готовые к столкновению.

– Здесь было около трехсот семидесяти пяти конных гвардейцев, – объяснял Саломон, – вот здесь сорок восемь мамелюков и семьсот шесть гренадеров. Они атаковали русских с криками: «Заставим зарыдать санкт-петербургских дам!» В то утро в Аустерлице все они пошли в бой. Шестьдесят пять тысяч французов против восьмидесяти пяти тысяч бойцов австро-русской коалиции.

Лусия склонилась над маленькими оловянными солдатиками. На макете, установленном в углу большой гостиной, насчитывалась добрая сотня фигурок. «Словно видение кладбища», – сказала себе она. Крошечные фигурки, застывшие в разных позах, заставляли подумать обо всех войнах, случившихся за века, как об одной извечной войне человечества со смертью, где человечество всегда терпело поражение.

– Вон там – пехотинцы австрийской инфантерии, – продолжил Саломон, – там – артиллерия имперской гвардии. А вот это, разумеется, император на коне. С эскортом из девяти всадников он отражает атаку казаков.

Профессор говорил с воодушевлением. Лусия улыбнулась. Не было никаких сомнений, что он слышит ржание коней, крики казаков, напавших среди ночи, цокот копыт и хлопанье знамен на ветру. Видимо, Саломон угадал усмешку в ее улыбке, а потому хитро подмигнул:

– Что-то я разболтался о любимой забаве… А не выпить ли нам чего-нибудь?

Он подошел к буфету, где стояли бутылки и графины. Лусия выбрала шотландский виски безо льда. Саломон взял резной хрустальный графин с первосортным коньяком «Гран Шампань», налил себе коньяка в круглый бокал и уселся в кресло с подушками. Лусия опустилась на соседнее кресло.

– Раньше мотивы убийств и прочих жестоких преступлений было легче понять, – сказал он. – Ревнивый муж, убийство с целью ограбления или в порыве безумия… В общем, все одно и то же. Сегодня многое изменилось. Беспричинная жестокость, сведение счетов, сексуальные преступления, угрозы убийства в соцсетях – насилие повсюду. Включая еще и наши ежедневные действия, слова и зрелища, которые предлагают нам с экранов телевизоров. Огромный прогресс науки и техники колоссально расширил возможности расследований, а вот мотивация преступлений усложнилась; применение силы участилось, мобильный состав сильно поредел, а вот юридические препоны в следствии участились. В результате технологии прогрессируют, а уровень подготовки падает.