– Заодно и отдохнёте, – с сарказмом добавила Айви. – А то надоело, поди, всё время сидеть в кабине?

– Хорош отдых. Как я понимаю, мне предстоит интенсивная тренировка.

– Мы называем это не тренировкой, а тернировкой. И тернирует, соответственно, тернер.

– Почему?

– А потому что «через тернии к звёздам».

– Логично. Значит, всё же тернии?

– Лёжа на диване, драться не научишься, – заметила она. – Хотя вам как раз предстоит нечто похожее.

Запущенный сад или парк обернулся старым кладбищем, посреди которого Айви и остановила «Транспортёр». Здесь не было современных памятников, оградок или стен колумбария с замурованным прахом. И даже порядка, присущего современным кладбищам, не наблюдалось. Только хаотично разбросанные среди зарослей и покрытые плющом склепы, плиты и кресты, частью поломанные, заваленные, частью затёртые, словно кто-то пытался уничтожить надписи и даты. На окраине стояла кирпичная часовня, такая же заросшая, как надгробия. Судя по зелени, хоть и мрачной, но вовсе не увядающей, они находились где-то в Южной Европе.

– Готичненько, – произнёс Николай и поёжился.

Человек неопределённого возраста с давно небритым лицом встретил их перед склепом из серого камня с литыми решётками на приземистых окошечках. Он не поздоровался, не сделал какого-либо жеста. Просто развернулся, открыл окованную железом массивную дверь и шагнул вниз. Айви последовала за ним, и Николай вдруг решил, что одному оставаться на поверхности будет страшнее, чем спускаться в компании колдунов под землю. Каменных ступенек он насчитал ровно дюжину, и все оказались достаточно крутыми, чтобы в подземелье голова не касалась потолка. Здесь царил сумрак, свет падал сквозь мутные и грязные стёкла, однако было довольно просторно. Не всякая квартира сравнится по метражу.

– Вот ваш приз, – произнесла Айви с ухмылкой, в которой Николай уловил чуточку мстительности.

То, на что он променял поцелуй прекрасной девушки, оказалось покрытым трещинами и зелёными пятнами каменным саркофагом. В подробности процесса его никто не посвятил, и о том, что предстоит, он начал догадываться сам («И поделом тебе, Коленька», – подумалось мимоходом). Саркофаг стоял без крышки на такой же старой каменной плите. Рядом с ним стояла деревянная подставка для книги и трёхглавый подсвечник. Кроме этого, в склепе находились стол и два стула, а также занавешенный ситцевой тряпкой шкафчик.

– Я заеду за вами, когда закончите, – сказала Айви и поднялась наверх.

Николай хотел уточнить, когда произойдёт столь радостное событие, но не успел.

– Раздевайтесь, – приказал Тернер.

Голос хозяина был немного хриплым, но мощным. Словно у священника или рок-музыканта, злоупотребляющего спиртным и травкой.

– Совсем? – поинтересовался Николай.

– Совсем.

Делать нечего. Он разделся.

– Ложитесь, – приказал Тернер и кивком показал на саркофаг. – На спину.

Николай поёжился. И вовсе не от низкой температуры. Это культурные коды и предрассудки бегущим вдоль хребта холодком выразили решительный протест против подобного рода ложа. Но виду Николай не подал. Пожал плечами, маскируя дрожь, и, стараясь не касаться хрупких на вид стенок, забрался внутрь гроба. Ничего страшного не произошло, но как всякое изделие из камня, саркофаг принялся тотчас вытягивать из тела тепло.

– Холодно, – пожаловался Николай.

– Это лишь поначалу, – успокоил Тернер.

Он подошёл к саркофагу, зажёг свечи и пристроил на подставке толстую стопку листов. Прочистив горло кашлем, произнёс несколько отрывистых слов, значения которых Николай не понял. Зато почувствовал, как руки, ноги да и всё прочее, кроме разве что лицевых мышц, туго стягивает невидимым полотном. Так, наверное, ощущает себя младенец, когда его пеленают. Ощущает, но сказать-то ничего не может. В том и трагедия всякого младенца, поэтому он и кричит. Николай понял, что тоже не способен говорить, но, в отличие от младенца, он не мог и кричать. Между тем Тернер начал читать то ли песнь, то ли молитву, то ли амру на очередном, совершенно непонятном Грачевскому языке. От заунывного голоса хозяина склепа он быстро впал в транс, но не в слишком глубокий, поскольку холод по-прежнему не позволял расслабиться. Во всяком случае, Николай отчётливо всё ощущал и слышал. И видел. И вот увиденное заставило сердце сжаться в маленькую нейтронную звёздочку. Потому что неожиданно из крохотных отверстий, каких в стенках саркофага оказалось чуть ли не тысячи, полезли черви. Их было много, они выползали один за другим, как фарш из мясорубки, срывались, падали прямо на Николая и принимались ползать по нему. Он не знал, как выглядят могильные черви, но решил, что это именно они и есть. Грачевский не мог пошевелиться, чтобы стряхнуть мерзость с себя, вообще ничего не мог сделать, даже пожаловаться Тернеру. Черви заполняли саркофаг, точно вязкая жидкость, постепенно поднимаясь и покрывая всё равномерным слоем. Некоторые твари заползали под него, так что он и впрямь перестал ощущать камень – тут хозяин не соврал, хотя тепла от шевелящихся червей не прибавилось, они ведь не теплокровные, а только стало щекотно. Но и это ощущение вскоре пропало. Мелькнула мысль, что, возможно, обучение боевым навыкам здесь совершенно ни при чём, а всё происходящее с ним не что иное, как мелкая месть Айви, которой он надоел своим нытьём и вопросами, а главное – вызвал ярость столь лёгким отказом от поцелуя. Кто их знает, этих волшебниц, как воспринимают они подобные вещи? Литература и фольклор на сей счёт расписывали мрачные картины вплоть до сожжённых городов. Тем временем черви покрыли его ноги, живот, грудь, добрались до лица. Николай закрыл глаза и рот, очень надеясь, что в уши или ноздри мерзкие твари не полезут. К счастью, ничего подобного не произошло. Лёжа в шевелящейся массе, Николай почувствовал перемену в голосе Тернера. Заунывное пение сменилось резкими короткими словами.

– Щи! Джэк!

Николай даже не успел осмыслить, что за щи должен подать неизвестный Джек и куда, как его обожгло, точно кнутом – тысячи червей вгрызлись в тело со всех сторон. При этом в мозгу вспыхнула картинка, которую он не смог разобрать.

– Моа! Соги!

Вспышка света с размытым силуэтом на её фоне. Тело дёрнулось, вернее, порывалось дёрнуться, но помешали призрачные путы.

– Пхальмок! Отгоро! Ольгуль! Макки! – выкрикнул Тернер.

Николая вновь обожгло, но на этот раз основная боль пришлась на бицепсы и прочие мышцы обеих рук, а картинка в мозгу смутно напомнила широкий косой крест.

«Главное – не закричать, а то черви повалятся в рот», – только и смог подумать Николай, но, возможно, именно эта мысль и позволила ему справиться с болью, а затем и разобраться в происходящем. После пятой или шестой волны боли он понял, что в истязании существует некая рациональная система; что боль пронзает не всё его тело равномерно, а лишь некоторые участки, причём при каждой вспышке боли разные, а картинки, вспыхивающие в голове, как-то связаны именно с этими частями тела.