В героическую эпоху структурализма любили цитировать фразу Шерлока Холмса о «собаке, которая не лает», – детектив ловко пользовался отсутствием знака как знаком, имеющим большое значение, и лишь в символическом порядке что-то отсутствующее отсылает к чему-то, что представляется наравне с присутствующей вещью. В структурализме собака, которая не лает, кусает. Место знака, указывающего на его отсутствие, само является частью знака, находясь на том же уровне, что и он. Если отношение между признаком и его записью стало предметом многочисленных дискуссий, то же самое можно сказать и об отношении между голосом и его молчанием, молчанием как элементом голоса, голоса, взятого в его минимальной дифферинциальности.

На более широком уровне дискурса вся «прагматика молчания» может проистекать из того, что ей предшествует, того, что исследует различное применение молчания для «коммуникации» и его эффективность как внутренний элемент дискурса. Молчание как простое отсутствие речи может достичь самого высокого значения, оно может быть воспринято как знак высшей мудрости. Молчание может быть очень красноречивым ответом, который отсылает говорящего к его вопросу и его предпосылкам, но также может быть признаком неведения, самое высокое с легкостью смешивается с самым низким. «Молчание – золото» и «si tacuisses, philosophus mansisses» («если бы ты молчал, остался бы философом»), где молчаливая мудрость философа возникает как дополнение к собаке, которая не лает.

Прагматику молчания можно претворить в систему, более того, ее можно возвести в ранг искусства, что было сделано в самый расцвет эпохи Просвещения аббатом Динуаром в его памфлете «L’art de se taire» ( 2002), «Искусство молчать». Мы можем коротко обратиться к этой книге, исключительно ради удовольствия. Динуар, пылкий сторонник Церкви, видел в искусстве молчать прежде всего оружие против потоков речи, наводнивших век Просвещения. Этот грандиозный потоп, питающийся простым разумом, был для него лишь тарабарщиной, невнятицей, которая угрожала подорвать действительность духовного и авторитет веры, – и мы никак не можем обвинить бедного аббата в паранойе. Можно ли остановить этот поток при помощи молчания и таким образом сделать возможным возвращение к старым ценностям? Для него речь – вопрос разума и понимания, но то, что превосходит разум, может найти свое место только в молчании. Однако молчание – это искусство, оно вовсе не простое и не возникает естественным образом: «…Чтобы как следует замолчать, недостаточно закрыть рот и не говорить: в этом не будет никакого различия между человеком и животными, которые немы по своей природе»[295]. Молчание требует больших усилий, оно подразумевает этику, первый принцип которой гласит: «Мы должны прерывать молчание лишь тогда, когда мы можем сказать что-то лучшее, чем молчание»[296]. Так, молчание становится мерой смысла, но все ли слова могут соответствовать данному критерию? Можем ли мы в таком случае просто говорить? Все, что мы можем сказать, весит слишком мало по сравнению с молчанием.

Однако Динуар не заходит так далеко в своей этике, напротив, это этика правильной меры, сдержанности, заключающаяся в том, чтобы взвешивать свои слова и выбирать подходящий момент. Второй принцип утверждает: «Есть время для молчания, так же как есть время для говорения»[297]. Молчание – это выбор kairos, правильного момента для речи, который наделяет речь собственной властью. Таким образом, искусство молчания является частью риторики, это искусство о том, как наилучшим образом повлиять на адресатов, и уже старые риторы предлагали добавить риторическое молчание в свой набор приемов. Молчание – эффективное средство, которое придает нескольким выбранным словам свой собственный вес.

Аббат Динуар предлагает целую феноменологию молчания и его действий, выделяя десять видов молчания: 1) осторожное молчание (осторожный человек знает, когда сохранять молчание и когда говорить); 2) искусственное молчание (используется для того, чтобы смутить другого и скрыть свои собственные мысли); 3) уступчивое молчание (чтобы не разозлить другого и остаться в стороне от проблем); 4) насмешливое молчание (выражающее критицизм и ироническую дистанцию); 5) духовное молчание (выражающее духовную открытость и присутствие духа); 6) глупое молчание (демонстрирующее духовную тупость); 7) одобрительное молчание (показывающее одобрение и согласие); 8) презрительное молчание (показывающее надменность и холодность); 9) угрюмое молчание (у людей, зависимых от своего настроения); 10) политическое молчание («осторожного человека, который контролирует себя, ведет себя осмотрительно, который не всегда открыт, который не говорит все, что думает, который, не нарушая прав истины, не всегда отвечает ясно, чтобы не выдать себя»[298]).

Прагматика молчания Динуара подвешена между двумя полюсами: с одной стороны, мы находим расчет, каким образом произвести наибольший эффект при помощи молчания, используя его как инструмент или оружие; с другой стороны, мы находим этику самоконтроля – научиться быть молчаливым, то есть сдерживать себя, сохранять хладнокровие, тогда как речь всегда отдает нас власти другого, говорящий человек «принадлежит меньше себе, чем другим»[299]. Между двумя нет противоречия: только человек, который полностью себя контролирует, будет действительно способен повлиять на других. Добродетельный аббат стал превосходным образцом своей собственной этики: ему не понадобилось много слов, лишь короткий памфлет, чтобы обеспечить себе место в истории[300].

Если прагматика молчания крепко укоренена в молчании как части дискурса, то символическое молчание также охвачено одним из его ответвлений, которое мы могли бы назвать воображаемым молчанием. Молчание может указывать на высочайшую мудрость, и его развитием может быть «мистическое молчание», молчание вселенной, которое может охватить и увлечь наблюдателя, видение высшей гармонии, океаническое чувство, о котором говорит Фрейд в «Недовольстве культурой», космическое спокойствие. Здесь нет голоса, чтобы он мог быть услышан, и именно по этой причине молчание говорит в чистом присутствии, поскольку голос нарушил бы равновесие, чередование привело бы к дисбалансу. Молчание функционирует словно пропитанное более высоким смыслом, это зеркало, которое отражает внутреннее и внешнее в идеальном согласовании. Это молчание не нехватки, а предполагаемой полноты.