Мы можем сказать, что в ранних работах Лакана, где тезис «бессознательного, структурированного как язык» берет свое начало в логике означающего – отсуюда же следует концепция субъекта как $, sujet barré, субъекта без качеств с опорой на недостаток (то есть субъекта без опоры). Он обращается к другой логике, «ценности голоса», в рамках означающего как парадокса данной логики. Одним из следствий последнего была полная дихотомия между означающим и объектом, объектом, представляющим неоднородный момент наслаждения «за пределами» языка, непостижимого означающим, хотя и являющегося результатом его внедрения. Действительно, один из его известных девизов гласит: «наслаждение говорящему как таковому воспрещено »[285]. Но с концепцией йазыка (в «Еще» и после) эта внешняя оппозиция, так сказать (хотя она и не была никогда просто внешней), становится внутренним расщеплением языка как такового. Как будто объект, объект голоса и, следовательно, наслаждение было интегрировано в означающее, но интегрировано таким образом, что их расхождения – это то, что движет йазыком. Противоречие означающего и голоса, которое мы изучаем с самого начала, таким образом преобразуется во внутренние расхождения, которые мешают разъединению означающего и голоса, с тем следствием, что мы не можем больше изолировать означающее как основу «это говорит». В «Еще» возникает неожиданный поворот, когда кажется, что «ça parle», «это говорит», смещено или заменено «ça jouit», «это наслаждается», так что наслаждение становится внутренним элементом речи как таковой, оно наводняет речь, при этом не поглощая ее, оно охватывает ее таким образом, что логика различия постоянно пересекается с логикой сходств и отголосков до такой степени, что первая не может быть изолирована как отдельная сфера (символическое). Йазык означает, что в речи есть наслаждение, а не запретный объект за ним, что всякий смысл – это всегда jouis-sens, le sens joui, другая игра слов, элемент наслаждения в процессе образования смысла. Из этого следует, что «бессознательное, структурированное как язык» теперь заменено другим утверждением: «бессознательное структурировано как йазык», что полностью перемещает точку отсчета. Если первая формула требует антиномии означающего против голоса, то вторая берет их на одном уровне, как принадлежащих одной поверхности, поверхности ленты Мёбиуса: продвигаясь по поверхности означающего, мы оказываемся на поверхности голоса (и наоборот), оба находятся на одной поверхности, разделенной своим внутренним кручением. У нас нет необходимости пересекать границу, но из-за этого они еще не становятся одним и тем же, их совпадение заблокировало бы язык, и язык возникает теперь лишь как кручение, которое ведет от одного к другому. Мы увидели, что нет лингвистики голоса, но лишь лингвистика означающего. Но второй ответ Лакана заключается в утверждении, что нет и лингвистики означающего, но скорее что-то, что он называл лингвистерией (linguisterie), чтобы отдать должное непредсказуемой природе йазыка.

Если мы вернемся назад, то увидим, что призрак йазыка преследовал структурализм с самого начала. Самым простым и зрелищным доказательством будет, пожалуй, курс лекций, которые были прочитаны Романом Якобсоном во время войны в Нью-Йорке, ставшем одним из мифических мест рождения структурализма. Якобсону было предложено место на кафедре общего языкознания, и он начал с того, что дал «шесть лекций о звуке и значении», чтобы объяснить базовые доктрины структурной лингвистики в целом и фонологии в частности. Леви-Стросс входил в число восторженных слушателей и позже утверждал, что стал другим человеком после того, как услышал это откровение, в результате чего встреча с фонологией Якобсона оказалась в самом сердце его собственного проекта.

Шесть лекций были опубликованы лишь в 1976 году под заголовком «Шесть лекций о звуке и значении» с предисловием Леви-Стросса. Название в своей обманчивой простоте экономно иллюстрирует судьбу структурализма. Английская версия «Six Lectures on Sound and Meaning», безусловно, все портит своей точностью. На первый взгляд название прямиком нацелено в суть проблемы: каким образом мы производим значение при помощи звуков? Как сделать так, чтобы звуки имели смысл? Отношение между звуком и смыслом – это то, что определяет язык, и фонология стала революционным орудием для объяснения его механизмов и операций – сбивая с толку элегантной простотой своего объяснения, дедуктивной строгостью своего доказательства, подсказывая Леви-Строссу возможность увидеть в фонологии способ наделения гуманитарных наук строгостью, которая до этого казалась привилегией естественных наук[286].

Но послушаем еще раз – я говорю «послушаем», а «не прочитаем»: «Six leçons sur le son et le sens». Якобсон провел половину своей блистательной языковедческой карьеры, размышляя не только о классических проблемах лингвистики, но и о своей излюбленной теме поэтики. Вопрос «Каким образом звуки создают смысл?» должен быть расширен и поставлен иначе: «Каким образом язык создает поэтические эффекты?» Язык никогда не занимается простым произведением смысла; производя смысл, он всегда создает нечто большее, чем обеспечиваемый смысл, его звуки превосходят свой смысл. Элементарным доказательством этого является формулировка заглавия: у Якобсона определенно речь не идет о каком-либо совпадении в факте аллитерации «s», которая повторяется четыре раза в начале слов, один раз в середине и один раз в конце; нет совпадения и в игре слов «leçons» и «le son» – все это теряется при переводе на английский и другие языки. Заглавие возникло «с искусной помощью аллитерации» («apt alliteration’s artful aid», если процитировать еще одну игру слов, придуманную Черчиллем). Звуки, безусловно, имеют смысл, но в то же время заглавие показывает, что в нем присутствует избыток звуков по отношению к смыслу, звуковой излишек, у которого нет смысла, он здесь просто так, чтобы позабавиться, для красоты и для удовольствия. Ибо что означает аллитерация? Существует ли смысл, который мы могли бы ей приписать? Кажется, что название заключает в себе скрытое послание за пределами непосредственного послания – не за пределами, но на том же месте. Заглавие извещает о шести лекциях, но есть и седьмой урок, который можно извлечь из самого названия.

Заглавие указывает на два различных направления. С одной стороны, на уровне смысла оно открывает путь к фонологии, то есть к рассмотрению звуков, которое лишает их звуковой субстанции и сводит к чисто дифференциальной данности. Но, с другой стороны, на уровне звуковой субстанции звуки не должны быть сокращены, но поддержаны, разработаны, их музыка должна быть услышана, они могут производить звуковые эхо, они могут отражаться, составлять материал для искусства звуков за пределами их способности образования смысла. Звуки в заглавии не являются фонологически значимыми звуками, они производят несущественный излишек в распространении смысла, несерьезное дополнение, приложение к основной функции языка. Они – как паразитирующие на фонемах – странные паразиты, поскольку фонемы, по идее, лишены плоти, крови и костей (по словам самого Якобсона), тогда как звуки заглавия наделены звуковой плотью и кровью, словно телесные паразиты на бестелесном создании.