Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицерстояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку людей в желтыхкиверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах,копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капотыи группы с лошадьми, которые легко можно было признать за орудия.

«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Онидобегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьютих?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из тогобольшого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем светесмотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты соштыками и орудиями.

— Ох! достанется гусарам! — говорил Несвицкий,— не дальше картечного выстрела теперь.

— Напрасно он так много людей повел, — сказалсвитский офицер.

— И в самом деле, — сказал Несвицкий. — Тут быдвух молодцов послать, всё равно бы.

— Ах, ваше сиятельство, — вмешался Жерков, неспуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из-за которой нельзя былодогадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. — Ах, ваше сиятельство! Каквы судите! Двух человек послать, а нам-то кто же Владимира с бантом даст? Атак-то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить.Наш Богданыч порядки знает.

— Ну, — сказал свитский офицер, — это картечь!

Он показывал на французские орудия, которыеснимались с передков и поспешно отъезжали.

На французской стороне, в тех группах, гдебыли орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в туминуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, одинза другим, и третий.

— О, ох! — охнул Несвицкий, как будто отжгучей боли, хватая за руку свитского офицера. — Посмотрите, упал один, упал,упал!

— Два, кажется?

— Был бы я царь, никогда бы не воевал, —сказал Несвицкий, отворачиваясь.

Французские орудия опять поспешно заряжали.Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках,показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот разНесвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густойдым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже недля того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по комстрелять.

— Французы успели сделать три картечныевыстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаныневерно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в серединукучки гусар и повалил троих.

Ростов, озабоченный своими отношениями кБогданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегдавоображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог,потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял иоглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один изгусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал кнему вместе с другими. Опять закричал кто-то: «Носилки!». Гусара подхватиличетыре человека и стали поднимать.

— Оооо!.. Бросьте, ради Христа, — закричалраненый; но его всё-таки подняли и положили.

Николай Ростов отвернулся и, как будтоотыскивая чего-то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце.Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко иторжественно опускающееся солнце! Как ласково-глянцовито блестела вода вдалеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь,таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо,счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я толькобыл там, — думал Ростов. — Во мне одном и в этом солнце так много счастия, атут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричатчто-то, и опять все побежали куда-то назад, и я бегу с ними, и вот она, вотона, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье — и я никогда уже не увижу этогосолнца, этой воды, этого ущелья»…

В эту минуту солнце стало скрываться затучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, илюбовь к солнцу и жизни — всё слилось в одно болезненно-тревожное впечатление.

«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе,спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.

Гусары подбежали к коноводам, голоса сталигромче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.

— Что, бг`ат, понюхал пог`оху?… — прокричалему над ухом голос Васьки Денисова.

«Всё кончилось; но я трус, да, я трус»,подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногуГрачика и стал садиться.

— Что это было, картечь? — спросил он уДенисова.

— Да еще какая! — прокричал Денисов. —Молодцами г`аботали! А г`абота сквег`ная! Атака — любезное дело, г`убай в песи,а тут, чог`т знает что, бьют как в мишень.

И Денисов отъехал к остановившейся недалеко отРостова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.

«Однако, кажется, никто не заметил», думал просебя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому былознакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.

— Вот вам реляция и будет, — сказал Жерков, —глядишь, и меня в подпоручики произведут.

— Доложите князу, что я мост зажигал, — сказалполковник торжественно и весело.

— А коли про потерю спросят?

— Пустячок! — пробасил полковник, — два гусараранено, и один наповал, — сказал он с видимою радостью, не в силах удержатьсяот счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал.