Маленький господин как-то странно переступал. Для такогокрошечного роста походка его была чересчур важной.

Переступив порог, он остановился и, размахивая рукой, словнона митинге, заговорил:

— Мон шер[66], ты посмотри! Какой мизер[67], какой мизер!Нужны тысячи свидетелей, иначе не поверят, что это школа. Каким надо бытьрадикалом!.. Ну, ты видишь, я тысячу раз прав, когда говорю: «Или все, илиничего!»

Теперь я разглядела гостей получше. Новый заведующий отделомобразования, который на первый взгляд показался мне мальчишкой, каким-тоновоиспеченным денди, был человеком лет пятидесяти, без всяких признаковрастительности на лице. Он все время играл бровями, вертел глазами, при каждомслове его сморщенное личико принимало новое выражение.

Что касается второго, то это, напротив, был высокийсухощавый мужчина с тоненькими усиками. Он был такой длинный, что невольногорбился.

Заведующий отделом образования опять обратился ко мне:

— Ханым-эфенди, позвольте представить вам моего друга.Мюмтаз-бей — инженер губернского правления общественных работ.

Я ответила, чтобы хоть что-нибудь сказать:

— Вот как, эфендим?.. Очень приятно…

Заведующий отделом образования бродил ко классу, притопывалногами, словно испытывая прочность пола, и концом своей тросточки дотрагивалсядо парт и учебных плакатов.

— Мой дорогой, у меня великие прожекты. Я все разрушу изаново построю. Это будут школы чистые, светлые! Горе тем, кто не даст мнеассигнований, которые я прошу! Я приехал в этот край, имея кое-что про запас.Стамбульская пресса, как артиллерийская батарея, находится в боевой готовности.Стоит мне подать маленький сигнал — и бах!.. бух!.. Начнется страшнаябомбардировка. Ты понимаешь? Или я претворяю в жизнь все планы, которые у меняв голове, или покину этот пост!

Без сомнения, все эти красивые слова говорились только длятого, чтобы пустить пыль в глаза мне, бедной деревенской учительнице.

Решит Назым поправил монокль и спросил:

— Сколько у вас учеников?

— Тринадцать девочек и четыре мальчика, эфендим…

— Хм, на семнадцать человек одна школа? Страннаяроскошь… Ты осмотришь здание, Мюмтаз?

— К чему?.. И так все видно.

Я заметила, что пока заведующий отделом образованияраспространялся о своих грандиозных «прожектах», Мюмтаз-бей украдкой поглядывална меня. И вдруг он заговорил на ломаном французском языке, — очевидно,чтобы я не поняла.

— Послушай, дорогой… Заставь учительницу подкаким-нибудь предлогом откинуть чаршаф. Сквозь чадру ее лицо сверкает, словнозвездочка. Как она сюда попала?

Заведующий отделом образования пытался сохранить невозмутимость,но слова приятеля, кажется, покоробили его. Он ответил на еще более скверномфранцузском языке:

— Прошу тебя, мой дорогой… Мы ведь в школе. Будьсерьезным.

Решит Назым оттянул морщинистую кожу на подбородке, словноэта была резина, и задумался о чем-то. Наконец он решительно обернулся ко мне:

— Ханым-эфенди, я закрываю эту школу.

— Почему же, бей-эфенди? — удивилась я. —Что-нибудь случилось?

— Ханым-эфенди, детей невозможно воспитывать в такомбезобразном здании. Да и учеников мало… Пока я работаю в вилайете, все моиусилия будут направлены на то, чтобы большинство школ имели дешевые, ноизящные, безупречные в санитарном отношении и модернизированные, то естьсовременные здания. А сейчас, будьте добры, дайте мне кое-какие пояснения.

Он вытащил из кармана визитки роскошную записную книжку,задал несколько вопросов о школе, записал мои ответы и сказал:

— Что же касается вас, ханым-эфенди… Вас я переведу вболее подходящее место. Как только получите приказ о закрытии школы, немедленновыезжайте в Б… и мы все устроим. Ваше имя, пожалуйста…

— Феридэ.

— Ханым-эфенди, в Европе — прекрасный обычай: каждыйчеловек к своему имени прибавляет имя отца. Получается более ясное, болееопределенное имя. Вы, учителя, должны применять эти новшества. Например, вклассном журнале вместо того, чтобы писать про свою ученицу: «Меляхат, отец —Али Ходжа», вы напишите: «Меляхат Али», и все. Договорились, ханым-эфенди? Таккак имя вашего папаши?

— Низамеддин.

— Ханым-эфенди, мы будем вас величать ФеридэНизамеддин. Сначала вам это покажется странным, но потом привыкнете. Что выкончали?

Я постеснялась назвать свой пансион; инженер Мюмтаз-бей могбы сконфузиться за свою вольность, услышав, что я знаю французский язык.Поэтому я ответила так:

— Эфендим, у меня специальное образование.

— Как я вам сказал, по приезде в Б… вы тотчас посетитеменя. Мы поищем вам подходящее место. Идем, Мюмтаз, у нас по плану еще дведеревни.

Инженер сидел на парте и размахивал своими длиннымитоненькими ножками.

На том же «великолепном» французском языке он ответил:

— Это чудесный кусочек… Оставь меня и иди. Яобязательно найду способ и заставлю ее открыть лицо.

Заведующий отделом образования опять сконфузился. Видимо,опасаясь, чтобы я не заподозрила их в чем-либо, он сказал по-турецки:

— У нас еще есть время… Свой отчет вы напишете после.Итак, прошу вас… — и двинулся к выходу.

Инженер пошел на крыльцо и, делая вид, будто рассматриваеткрышу и окна, ждал, когда я выйду. Я же нарочно задержалась в коридоре,повернувшись к нему спиной.

Проходя садом, бедняга еще несколько раз обернулся, а выйдяиз ворот, зашагал вдоль деревянного забора, поднимаясь на цыпочки и заглядываявнутрь.

Известие в один миг облетело деревню. Несмотря на пятницу, иученики, и их матери прибежали ко мне. Как они были огорчены тем, что школазакрывается! Я тоже расстроилась. Девочки, которые раньше, казалось, былисовершенно равнодушны к школе и ко мне, теперь плакали и целовали мои руки.

Хатидже-ханым повязала голову огромным платком и удалилась ксебе. Меня ожидали новые трудности, но положение этой несчастной было во многораз хуже.

Под вечер ко мне зашли жена старосты и эбе-ханым. Обеженщины были печальны, особенно эбе-ханым. Она многозначительно поглядывала на меняи говорила, вздыхая:

— У меня были совсем другие планы, но такова, видно,воля аллаха.

На это мне оставалось только грустно ответить, потупивглаза: