– Ты чего-то не договариваешь! По-моему, этасветленькая… в общем, ты ей нравишься.

Глеб равнодушно покачал головой.

– Не думаю. Я не давал ей особого повода.

Таня испытала сильное желание поджарить его шашлычнымзаклинанием. Проклятый эгоист! Смотрит на мир в узкую танковую щель собственныхжеланий. Ничего другого для него не существует. Ответственность, долг, забота отех, кого приручил, – все это для Бейбарсова абстрактные вещи.

– Прекрасно! Ну а теперь, может, скажешь, чего ты хотелот меня? – спросила Таня.

Бейбарсов разжал руку. На его ладони лежал медный талисман.Жуткий африканский божок скалил треугольные зубы. Вокруг талисмана сгущаласьплотная алая аура. Не слишком светлая вещица, и это еще мягко сказано…

– Возьми! – приказал Глеб.

– Зачем?

– Это я взял из жидкого зеркала. Полагаю, этоединственная вещь, которая способна остановить Тантала, если он… –Бейбарсов замолчал. Таня подумала, что едва ли не впервые видит Глебарастерянным.

– Если что?

– Неважно. Просто запомни: в случае необходимости верниэтот талисман мне и постарайся, чтобы я его сразу не выбросил, – сказалГлеб, вкладывая талисман ей в руку.

Зудильник Бейбарсова вновь издал предостерегающий звук.

– Маленькие вампирчики уже на Жилом Этаже… Ванькаочнется через минуту. До встречи!

Прежде чем Таня успела что-то произнести, Бейбарсов нежнопогладил ладонью ее щеку, большим пальцем коснулся ее губ и вышел. Таняосталась одна в темной кладовке рядом с неподвижно лежащим Ванькой. Приоткрытаядверь ныла тонким жалобным голосом.

Каждый человек имеет право на банальность. Все хорошее вмире – семья, любовь, нравственность, долг, устои и прочее – банально и потомупрекрасно. В сущности, так называемая оригинальность – лишь одна из новых,ранее не обнаруженных граней банальности.

Личные записи

Сарданапала Черноморова

Дядя Герман проснулся от крика. Кричала тетя Нинель.

– Халявочку убили! Он весь в крови! Он мертв!

Председатель В.А.М.П.И.Р. аккуратно отогнул одеяло, нашарилтапочки и, переставляя тощие, длинные, как циркуль, ноги, вышел в коридор.Входная дверь была открыта. На коврике лицом вниз лежал Халявий. Без пиджака, водной белой рубашке, залитой чем-то красным.

Дядя Герман присел на корточки, потрогал темное пятно,облизал палец и хмыкнул. Учитывая, что ее муж был повелителем вампиров и имелвыдвигающиеся глазные зубы, тетя Нинель испытала беспокойство.

– Герман, ну что?

– Мертв он, как же. Надо меньше заливать белые рубашкикрасным вином. Кто его вчера пустил к манекенщицам, а? – зевая, спросилДурнев.

– При чем тут я? Они сами его выкрали! Я всего лишьпослала Халявочку в магазин за обезжиренным йогуртом! Халявочка исчез, и мнепришлось съесть за ужином двенадцать пицц! – обиделась тетя Нинель. Онаобожала выставлять себя жертвой, хотя, если разобраться, никто насильно в неепиццы не заталкивал.

Дядя Герман кивнул. Учитывая обычное его желчное состояние,в данный момент он был настроен вполне миролюбиво. Тетя Нинель наклонилась,могучей рукой сгребла оборотня за ворот и, особенно не церемонясь, втянула егов квартиру. Халявий замычал и сел.

– Кофе мне! Голова раскалывается! – простонал он.

– Сейчас как сдам в ветеринарку – будет тебе там икофе, и какао, – пригрозил дядя Герман.

Халявий нагленько хихикнул.

– Не сдашь!

– Почему это? – удивился Дурнев.

– Ты и твоя жена – оба одинокие, злобные хапуги,бесконечно надоевшие друг другу. Я… ик… ваш ум, честь и совесть. Вам будет безменя скучно, – сказал оборотень и на четвереньках пополз на кухню.

Тетя Нинель, ругаясь, пошла за ним. Примерно так люди ведутсебя с нашкодившим котом, который после недельного отсутствия, голодный игрязный, заявляется домой. Слышно было, как она сердито ставит чайник ипротыкает большим пальцем чпокнувшую фольгу на новой кофейной банке.

«А ведь, правда, без него было бы тоскливо!» – подумал дядяГерман и подошел к окну. Внизу задыхалась в пробках газовая и нефтяная столицамира, сама уже превращенная машинами в газовую камеру. По Рублевке нескончаемымпотоком ползли деньги. Два хилых деревца у подъезда обреченно изображали осень.Некоторое количество желтеющей травы под ними намекало, что где-то далеко,возможно, существует еще природа.

– Все бросить и рвануть в Трансильванию! Там хорошо,там готично, там вампирки с зелеными глазами пьют свекольный сок за здравиенаследника Дракулы! – вполголоса произнес дядя Герман.

Последнее время мысли о Трансильвании посещали его все чаще.Москва смертельно надоела. Жена тоже надоела. Душа смутно требовала перемен.

Халявий выпил кофе и мало-помалу стал похож если не начеловека, то хотя бы на что-то отдаленно его напоминающее. Тетя Нинель,продолжавшая ругать его за аморальное поведение, мимолетно позавтракала(полтора килограмма обезжиренного творога, половинка индейки и ананас) иотправилась звонить Пипе. Разговоры с дочерью по зудильнику были нужны ей каквоздух. Говоря глобально, еда и Пипа – это все, на чем сосредоточилась теперьжизнь тети Нинели. Не будь у нее дочери и пищеварения – этих двух могучихякорей бытия, шут ее знает, чем бы она еще занялась. Разве что японской борьбойсумо.

Изредка до дяди Германа доносились обрывки разговора тетиНинели с дочерью.

– Ну как ты?

– Нормуль.

– Правда, нормуль? А голос почему такой? –допытывалась тетя Нинель.

– Нормальный голос.

– Я знаю, когда у тебя нормальный голос, а когда нет!Не ври матери! Если будешь врать матери, тебе будут врать твои дети! –напирала тетя Нинель.

– Мам, отстань! У меня не будет детей!

Но тетя Нинель не отставала.

– Как у тебя с Геной? – интересовалась она.

– Да никак.

– Совсем никак?

– Надоел он мне хуже горькой редьки, тормоз этот.Скажешь ему: «Сиди!» – сидит. Скажешь: «Встань!» – встает. Нет, чтобы топнул наменя ногой, как мужик! – пожаловалась Пипа.

Дядя Герман усмехнулся. Хотел бы он увидеть того, кто топнетногой на его дочь. Разве что у него заведется совсем уже лишняя нога.