их несчастной семейной жизни. Пьеса Хейвуда тоже аллегория, но она ближе к жизни, все происходило, можно сказать, у него на глазах. У Форда есть, однако, и не известная мне подробность. Героиня сообщает зрителям, что до замужества она любила другого, они были обручены, но брат своей волей выдал ее замуж за своего друга. Вся драма как раз и развивается из этих обстоятельств. Скорее всего, Форд именно так объяснял себе платонические отношения Ратленда и его жены. Об их платоническом браке знали все. И о том, что Елизавета Сидни вышла замуж за графа Ратленда при непосредственном участии ее двоюродного брата Уильяма Герберта, тоже было известно.

Есть в пьесе Форда и упоминание платонических отношений. Пентея, жена ревнивца Бассания, разговаривает перед смертью с принцессой Калантой, завещая ей три алмаза.

ПЕНТЕЯ. […] Завещаю

Я три алмаза. Первый, ваша милость,

Мое девичество – ведь я дитя,

Хоть и состарили меня невзгоды.

КАЛАНТА. Наследник кто ж?

ПЕНТЕЯ. Нетронутые жены,

Которые страстям на брачном ложе

Духовное соитье предпочли;

А также те замужние девицы,

Которые пребудут вечно юны,

Понеже не супружеских утех

Они искали, но безгрешной пищи,

Сокрытой в целомудрии [138].

Акт 3, сц. 5, строки 48-59

Имена в «Разбитом сердце» говорящие. Пентея значит «оплакиваю» (древнегреч.).

Пьеса игралась труппой слуг его величества в 1633 году и в том же году была опубликована. Написание ее было очевидно приурочено к двадцатилетию смерти Ратленда и его жены (1612). Напомню, в 1632 году вышло Второе Фолио. Эти слова Пентеи точно адресуют понимающего зрителя и читателя к Елизавете Ратленд, жившей в платоническом браке с мужемревнивцем.

СОНЕТЫ – ПОЭТИЧЕСКОЕ ВОСПРОИЗВЕДЕНИЕ ЖИЗНИ

Вот почему знаменитое посвящение «Сонетов» 1609 года «Mr. W. H.» более верно расшифровать: М-ру (мастеру) Уильяму Герберту (третьему графу Пемброку, одному из несравненных братьев, которым посвящено Первое Фолио). Не будь его усилий, не было бы этого брака, а значит, не было бы и сонетов.

Посвящение:

ЕДИНСТВЕННОМУ. ЗАЧИНЩИКУ.

ЭТИХ. ПОСЛЕДУЮЩИХ. СОНЕТОВ.

МАСТЕРУ. W. H. ВСЯКОГО.

СЧАСТЬЯ. И. ТОГО. БЕССМЕРТИЯ.

ЧТО. ОБЕЩАНО. НАШИМ.

ВЕЧНО. ЖИВЫМ. ПОЭТОМ.

(КОТОРЫЙ) ЖЕЛАЕТ.

БЛАГОИЖЕЛАТЕЛЬНОМУ.

ИСКАТЕЛЮ.ПРИКЛЮЧЕНИЙ.

ДВИНУТЬСЯ.

В ПУТЬ.

До сих пор существует множество различных толкований этого посвящения, мы даем свое, в основном совпадающее с толкованием Кэтрин Данкен Джоунс, редактора и комментатора «Сонетов» последнего Арденского издания (1997 год): м-р W. H. – Уильям Герберт граф Пемброк. Относительно формы посвящения Джоунс пишет: «…все сплошь заглавные буквы и точки после каждого слова предполагают, что это якобы древнеримская надпись, высеченная на камне». Действительно, именно так писали древние римляне эпитафии на могильных камнях. Пример этому есть у Кэмдена. «И начну я, – пишет историк, – с эпитафии, находящейся на памятнике в Риме, это самый древний памятник, воздвигнутый в честь британца, который, как тогда водилось, взял римское имя:

M. ULPIO. JUSTO. Q. SIG. AUG. MILITAVIT. AN. XXV.

VIXIT. XLV. NATIONE. BRITTO. FEC. M. ULSIUS RESPECTUS

VEN. AUG. AMICO OPTIMO DE SE BENE MERENTI. [139]

Ратленд хорошо знал эпитафии на древнеримских могилах, он писал об этом в «Томасе Кориэте»: «…за такой короткий срок… я скопировал больше названий и эпитафий (как уверяет один джентльмен, имя его раскрывать не буду), которые высечены на солидных камнях, чем любой ученый путешественник за многие годы. За что этот джентльмен даже приклеил мне ярлык – “Пешеход – Могильный Камень”» [140]. Друзья упрекали Кориэта: внося в книгу эпитафии с могильных камней, он не переводил их с латыни на английский. Латынь так прекрасна, – объяснил Кориэт в предисловии, – что перевод только убьет красоту надписи.

Книга эта писалась Ратлендом как раз тогда, когда были изданы «Сонеты Шекспира» 1609 года. Прочитав Джоунс, Кэмдена, Кориэта, я по-другому взглянула на посвящение в «Сонетах» – написано как для надгробного памятника. Да и лексика подходящая: «eternitie» (вечность), «ever-living» (вечно живой). Новое прочтение придало сонетам зловещность.

И еще один важный факт: в том же 1609 году выходит пьеса «Троил и Крессида», преодолев запрет неких высокочтимых господ. Исследователи видят в них «несравненных братьев», кузенов графини Ратленд, Уильяма Герберта графа Пемброка и Филиппа Герберта графа Монтгомери.

Часть сонетов и эту пьесу объединяет общая тема – неверность страстно любимой женщины. Один из самых ярких шекспироведов второй половины XIX века Эдвард Дауден (1843-1913) в предисловии к Оксфордскому Шекспиру писал, что в эти годы Шекспир разочаровался в Смуглой леди и свое отвращение к ней излил в «Троиле и Крессиде» [141].

А Сэмюэл Кольридж (1772-1834), сочинивший, по словам Шенбаума, «идеальный образ трансцендентного гения», сказал: «Мне представляется, что сонеты мог бы только написать человек безумно влюбленный, и влюбленный в женщину» [142]. Слова Даудена «разочаровался в Смуглой леди и свое отвращение к ней излил» можно отнести и к пьесе «Троил и Крессида», опубликованной одновременно. Таким образом, «несравненные братья», или один из них, появляются в двух шекспировских изданиях (с большой степенью вероятности) и несомненно в третьем – Первое Фолио. А у этих братьев двоюродная сестра – жена графа Ратленда-Шекспира.

Тема неверности в сонетах разбросана. Начало восходит к 1598 году, когда Ратленда-Шекспира друг и невеста, самые любимые люди, изменили ему. Страдание вылилось в сонетах, которые в издании 1609 года помещены в самый конец. Точное выражение чувств явлено в 144 сонете. Приведу его целиком, так как буду нередко на него ссылаться, тем более что перевод этого сонета С.Я. Маршаку удался, в той мере, в какой Маршаку удаются сонеты – неточны, но поэтичны:

Two loves I have of comfort and despair,

Which like two spirits do suggest me still:

The better angel is a man right fair,

The worser spirit a woman colour’d ill.

To win me soon to hell, my female evil

Tempteth my better angel from my side,

And would corrupt my saint to be a devil,

Wooing his purity with her foul pride.

And whether that my angel be turn’d fiend

Suspect I may, but not directly tell;

But being both from me, both to each friend,

I guess one angel in another’s hell:

Yet this shall I ne’er know, but live in doubt,

Till my bad angel fire my good one