Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сейчас Валуева медленно постукивает сигаретой по краешку пепельницы. Я завороженно смотрю, как дымок исчезает в вытяжке комнаты. Пожарная сигнализация у Валуевой в кабинете отключена раз и навсегда. Наверное, поэтому ее и не будят без особой необходимости.
Валуеву почему-то крайне интересуют технические характеристики той постройки, на которой там все происходит. И карты ей по памяти перерисуй, и общий вид с лодки. И всю родню нарисуй, кто кому кем.
Мою семью она держит развернутой на экране: видимо, готовилась. Я бы на ее месте тоже почитала досье, прежде чем вызывать на собеседование военнослужащего, ради которого меня подняли. Фотографии всех моих матерей со знакомой отметкой процента генов каждой. Я мысленно подмигиваю им и отворачиваюсь.
– Записывай время и длительность, – инструктирует меня Валуева надтреснутым голосом и постукивает длинным ногтем по столу.
– Да, мэм, – отвечаю я.
– Не думай, что я заставляю тебя заниматься ерундой, дорогая. Если ты собираешься читать и перечитывать научные статьи Ернина или рассматривать на максимальном увеличении записи волгалаговских камер, то помни – этим и до тебя занимались одиннадцать лет более компетентные люди. Никто не надеялся, что ты внесешь хотя бы какую-то интригу в наше безнадежное состояние. Что же, ты уже по крайней мере нагенерировала чего-то такого, что пришлось разбудить меня и Тихо…
– Тихо?
– Историка. Сейчас я скину ему твои зарисовки, и попытаемся определить исторический период и регион.
– Вы думаете, мэм?
– Я должна проверить, – отвечает Валуева и вздыхает.
Наконец она меня отпускает. Я прошу разрешения присоединиться к работе штатной бригады профилактического осмотра, Валуева хмыкает.
– Очень скоро ты поймешь, Кульд, что в этом году на этом корабле тебе можно абсолютно все, кроме, пожалуй, суицида. Ты – последняя надежда примерно миллиона человек, и что бы тебе ни заблагорассудилось… Кто же знает, где и как тебе нужно искать ответ?
– А почему мы не можем поставить радужный мост сами? – жалобно спрашиваю я. – Ну заново?
– Потому что ни на «Гвозде», ни на «ВолгаЛаге» для этого нет оборудования, – с усмешкой отвечает Валуева. – Раньше окна не пропадали никогда, их и нарочно разрушить не так-то просто. Но имей в виду – технические вопросы – это не ко мне вообще-то.
После полутора часов в когтях Валуевой я чувствую себя легкой и пустой. Выпотрошенной. В голове не осталось ничего своего, словно Валуева забрала себе каждую проговоренную тему и осталось пустое гулкое пространство. Только вьются обрывки ернинских формул, над которыми я провожу часов по десять в сутки. Может, их и вычитывали до меня, но раз уж меня разбудили, то я должна делать свое дело хорошо. Закрыть глаза – и сплетается фрактальная математика щита. Я начинаю понимать, как он это сделал. И чем он рисковал. Щит мог при ошибке в расчетах стать не отражающим, а концентрирующим, и тогда от Земли осталось бы мокрое… нет, сухое и горячее место. Интересно, он пробовал щит на Луне, например? Хотя нет, плетение, создающее магнитное поле такой силы, чудовищно дорого по составляющим, а искривленный одномер обратно в идеальную прямую не выправишь. Вряд ли.
Я спускаюсь в холодильник. Корабль знает, что мне нужно, капитан, по всей видимости, не возражает. Будь я как все, можно было бы отправиться сразу к техникам, но я – Србуи Кульд, самый легкий техник, и у меня индивидуальный скафандр, который, конечно, хранится рядом с отсеком, где я лежала. У моего скафандра укорочены штанины, ботинок нет вовсе, а магнитные подковки закреплены на коленях. Мало того что я расходую кислород медленнее, чем люди с такой же, как у меня, длиной рук и шириной плеч, у меня лучше проходимость на сложном рельефе поверхности «Гвоздя». Я быстрее справляюсь с любыми работами, которые предполагают наклоны к поверхности, и значительно лучше вижу мелкие деформации в обшивке. Я иду – когда в работе – просто на четвереньках, так элементарно удобнее, да и сцепление надежнее. И угол, под которым я смотрю на поверхность, совершенно другой, чем у нормального человека в скафандре, и поляризация шлема интерферирует с отраженным от обшивки светом радикально иначе, чем когда стоишь к обшивке перпендикулярно. Ребята, поняв, как я выслеживаю трещины, начали сами ходить крючком (голову опустить в скафандре невозможно, а согнуться в поясе – почему бы нет?), но им тяжело, а мне – нормально.
Так что, если корабль разбудил из всего холодильника именно меня, то, может быть, дело в моих кондициях?
Техники группы профилактики воспринимают мой приход почти без удивления. Вахта – год, раз в два месяца кого-то заменяют. Размороженного вводят в курс дела, и те, кто показывал, что и как, постепенно уходят спать, а бывший новичок уже сам координирует тех, кто провалялся в трюме лет десять. Изменений мало – ну какие-то ухватки появляются, как удобнее принайтовить инструмент, чтобы не улетел; или айти соглашаются запрограммировать вшам новую команду, если техники обосновали хороший алгоритм, и эту команду размороженным надо, разумеется, знать. Я отсутствовала сорок лет; меня всяко нужно подучить. Но основную работу я помню.
Мой укороченный скафандр вызывает любопытство скорее технического характера: как заклепаны швы, как переставлены подковки, куда убран инструмент из карманов на икрах.
И работа. Работа у внешних техников бесконечна. Космос – агрессивная среда. Да, изнутри корабля постоянно нарастает новый металлохитин, но в местах попадания космического мусора его корежит, набегают трещины – в общем, техники это давно называют стоптанной пяткой.
За нами по поверхности бредет стадо внешних вшей, которые сгрызают лишний хитин в указанных нами местах. Под обшивкой, зеркально нам, идет такое же стадо вшей внутренних, которые стимулируют рост хитина там, где обшивка истончилась, и зализывают изнутри глубокие трещины. А мы – пастухи, и лишь в трудных местах, чаще всего возле кессонов, люков вооружения или камер, нам приходится работать самим. Космос медленно, но постоянно долбит по кораблю. Полный цикл техники проходят года за три, с учетом того, что корабль регулярно просит почистить вне очереди какой-нибудь бочок, куда тюкнула особо крупная каменюка. Ну и через три года обшивка снова требует заботы.
Группа с явным облегчением скидывает на меня прочистку заросшего хитином окна камеры наблюдения и уходит лечить большую ссадину метрах
