— За все… — произнесла я, довольно бессвязно, но думаю, что Эндрю меня понял.

Он кивнул и улыбнулся, ставя в духовку большие противни.

И поскольку все еще было раннее утро и мы были одни, мы какое-то время стояли и наблюдали за нашими кексиками, за тем, как глянец тает и расползается по маленьким выпуклым верхушкам, как поверхность постепенно расправляется и сверкает от жара.

— Итак, возвращаясь к «Le Grand Bleu»… — нарушил тишину Эндрю. — Думаю, я его нашел.

— Ты нашел «Le Grand Bleu»? — растерянно переспросила я и обернулась к нему. — Но ведь его не существует.

— Однако он будет существовать, потому что я нашел для него подходящее место. Вчера. Совершенно случайно. Увидел объявление, позвонил продавцу, зашел посмотреть. Это просто идеальное помещение, Эдди, я серьезно. Как раз то, что нам нужно. — Эндрю наклонился вперед, и я увидела, что его глаза сияют. — Не слишком большое, не слишком маленькое. Голые кирпичные стены. И место тоже чудесное — да, в Кенсингтоне. Я знаю, что тебе не нравится этот район, — он умоляюще сложил руки, хотя я ничего не сказала, — но, увидев, ты его полюбишь, я в этом уверен. Место проходное, но уютное. Можем начать с малого, потом расшириться. Наймем кого-нибудь, если захочешь.

Эндрю протянул руки, взял мои ладони в свои и сжал их.

— Я провел там целый час, раз пять проходил мимо и с каждым разом влюблялся в это место все сильнее. Наверху есть квартира, мы могли бы там жить…

— Жить? — Я наконец обрела дар речи, хотя мой голос был довольно писклявым. — У меня уже есть квартира, Эндрю.

А также работа, которую я не собиралась бросать. Я попыталась убрать руки, однако мой друг крепко держал их. Я чувствовала, как от печного жара плавится сеточка на моих волосах, из-за чего кожа головы начинает зудеть.

— Да, конечно, — мягко произнес Эндрю. — Значит, квартира нам не нужна. Но ресторан, Эдди… Ты только подумай о нем, только подумай о нас…

Он отпустил мои руки, потянулся за своей сумкой, лежавшей на столе, и выудил оттуда то, что я не видела много лет. Наш потрепанный скрапбук «Grand Bleu». На первой странице была наша фотография — нам двенадцать или тринадцать лет, на голове самодельные колпаки из белой бумаги.

— Мы мечтали об этом тридцать лет, — негромким голосом проговорил Эндрю, развернув альбом и протянув его мне, как будто это все объясняло. — Время пришло, Эдди. Наконец-то.

Я снова открыла рот, на этот раз намереваясь сказать, что не хочу, не могу быть частью всего этого, но глаза Эндрю были такими ярко-синими, огромными; в них пылал огонь оптимизма, и я не смогла разбить его мечту. Я закрыла рот и несколько долгих минут смотрела на фотографию, пока Эндрю не догадался о причине моего молчания.

— Ты действительно не хочешь этого, правда? — спросил он, несколько удивленно и в то же время разочарованно, и, подняв голову, я увидела, что счастливый блеск в его глазах исчез. — Я думал, что мы сможем там работать, мы с тобой. Так же, как сегодня утром на этой кухне. Для меня это такое счастье! А для тебя разве нет? Я думал, что это наше призвание, но, видимо…

Он отвернулся. Прядь песочно-русых волос упала сбоку на его лицо, и я больше не видела его глаз, однако заметила, что щеки моего друга залились румянцем. Затем Эндрю открыл рюкзак и принялся засовывать туда скрапбук — обращаясь с ним совсем не так бережно, как прежде, — и мне показалось, что у него дрожат руки. Это было невыносимо.

— Нет, не в этом дело. — Я положила ладонь ему на плечо, чтобы удержать. — Извини… Да, давай посмотрим на это место вдвоем. В субботу утром. В субботу утром я смогу.

О господи!

Эндрю быстро поднял голову.

— Ты серьезно? — Он неуверенно улыбнулся. — Я не хочу давить на тебя, слышишь? Нет смысла все начинать, если мы оба не будем этим гореть… Но я так давно планировал стать хозяином собственного ресторана, а у тебя столько всего произошло — встреча с сестрой и остальное, что я подумал: мне стоит заняться поиском самостоятельно, тебе ведь это не очень нравится, а потом…

— Конечно, — быстро ответила я, чувствуя, что меня бросает в жар и мне становится неловко и тревожно. — Без проблем. Скажешь мне, когда договоришься.

— Ага, — произнес Эндрю, радостно кивая и заканчивая собирать свои вещи. — Что ж, тогда я пошел. Я хотел зайти сегодня в больницу, проведать твоего отца. Может быть, там пересечемся? И следи за кексами, Эдс, они за долю секунды превращаются из недопеченных в подгоревшие. И еще… — Он похлопал меня по плечу. — Это будет здорово. Вот увидишь.

Связаться с Трогмортоном удалось не сразу. Сначала секретарь сообщила мне, что его не будет до десяти (живут же некоторые!). Затем мистер Трогмортон перезвонил мне, и голос у него был как у одиннадцатилетнего мальчика, однако ему удалось прояснить возникшее недоразумение. Оказалось, что мне нужен был мистер Трогмортон-старший, который не придет до полудня (живут же некоторые!), а затем Трогмортон-младший попросил меня перезвонить в двенадцать тридцать.

Я решила съездить в больницу и посмотреть, как там папа, поэтому устроила себе перерыв пораньше (в пол-одиннадцатого). Оставив кондитерскую на Клер, я спустилась в метро.

Поглядывая на часы и пытаясь сосчитать, сколько осталось до двенадцати тридцати, я торопливо зашла за угол и чуть не врезалась в живот элегантной беременной женщины, держащей у уха мобильный телефон.

— Эдди! — взвизгнула Венетия. — Осторожней, бога ради!

— Прости, пожалуйста, — задыхаясь, отозвалась я и остановилась у дверей отцовской палаты. — Я тебя не увидела.

— Разумеется. — Убирая телефон в сумку, Венетия смерила меня взглядом, задержав его на засыпанных мукой бровях и пятнах малинового соуса на пальцах, однако комментариев все же не последовало. — Я тебе звонила. Хотела поговорить. Хотя, знаешь, я до сих пор злюсь на тебя.

— Во время нашей последней встречи ты вела себя отвратительно. — Я прижалась ухом к двери, надеясь услышать хоть какие-то звуки.

Венетия огляделась по сторонам.

— Господи, как же я не люблю больницы! Вокруг миллионы микробов, которые так и норовят к тебе прицепиться. — Она обхватила руками живот, словно пытаясь его защитить, а затем прислонилась к дверному косяку и устало вздохнула. — Ладно, прости, я не должна была на тебя кричать. И можешь оставить сумочку «Hermès» себе. Теперь ты довольна? Я разговаривала с доктором, и он сказал, что папа идет на поправку. Много спит. Ему очень нужен покой. — Произнося последнее предложение, Венетия удержалась от угрожающего тона.

Я тихонько открыла дверь и, заглянув в палату, увидела уже знакомую мне одноместную кровать и приборы в изголовье, и отца, укрытого одеялом. Его грудь плавно поднималась и опускалась, и я осторожно закрыла дверь, в течение нескольких секунд продолжая прижимать к ней руку.