— Вы имеете в виду, в пятидесятых годах? — осторожно уточнила я. — Когда ей было семнадцать?

И затаила дыхание. Однако мистер Трогмортон был явно не глуп.

— Мисс Харингтон, позвольте для начала узнать, что происходит.

Нельзя сказать, что его голос прозвучал недружелюбно, но я словно налетела на небольшую стену. Меня постепенно начинала раздражать необходимость прикладывать столько усилий, чтобы получить информацию. Поэтому я кратко рассказала мистеру Трогмортону о появлении Фиби и о том, что нам удалось узнать.

Некоторое время он молчал, а затем произнес:

— Что ж, мисс Харингтон, мне очень жаль, что я ничем не могу вам помочь, и дело не в том, что я обязан соблюдать конфиденциальность. Я действительно ничего не знаю об истории, которую вы мне только что рассказали. Все, что мне известно, — мы с мистером Холлоуэем составили завещание, согласно которому все его имущество после смерти отходило его дочери. Когда мистер Холлоуэй скончался, я разыскал ее, и мы несколько раз встречались, чтобы уточнить кое-какие детали и разобрать вещи в доме в Лимпсфилде. Ваша мать запомнилась мне как очень умная, талантливая женщина, и мне действительно искренне жаль слышать, что…

— А когда это было? — Я затаила дыхание, поскольку следующие несколько минут могли изменить абсолютно все. — Ну, то есть когда он умер?

— О, это произошло несколько лет назад… дайте подумать… кажется, в середине девяностых. Если вы подождете, я уточню.

Мистер Трогмортон отошел от телефона, и я услышала на заднем плане фортепианную музыку. Я с удивлением осознала, что Джордж Холлоуэй был жив, жив до недавнего времени! В то время когда мама была беременна, в то время когда мы родились, а затем — и это было невероятно — несколько десятилетий жил в доме в Лимпсфилде, в то время как мы с мамой жили в Хэмпстеде, и она притворялась, будто оба ее родителя умерли, когда она была еще совсем молода.

— Мисс Харингтон?.. Да, я не ошибся: он умер в апреле 1996 года. На то, чтобы отыскать его дочь, ушло совсем немного времени. В моих записях указано, что я говорил с миссис Харингтон двадцатого апреля, известил ее о случившемся. Впервые мы с ней встретились после похорон. Значительно больше времени потребовалось на то, чтобы продать дом и имущество. — Мистер Трогмортон помолчал. — Я, конечно же, не знал, что там была за история, и это меня не касалось, однако могу вам сказать, что ваша мать была намерена продать дом. Убедить ее принять решение по поводу обстановки было практически невозможно. Миссис Харингтон велела мне продать дом как можно скорее; она не хотела иметь с ним ничего общего. К сожалению, по ряду причин, связанных с налогами и тому подобным, иногда требовалось ее присутствие. Позднее миссис Харингтон сказала мне, что побывала в родительском доме и даже с чьей-то помощью разобрала вещи. Мне было поручено продать все имущество и положить деньги на банковский счет мистера Холлоуэя, что я и сделал. Проблем не возникло… Мисс Харингтон, вы еще слушаете?

Я ловила каждое его слово. Мой мозг работал очень быстро, расставляя по местам новые фрагменты информации, которые мне удалось получить. Я крепко сжимала в кулаке линованный желтый лист бумаги, вырванный из блокнота.

— Вот как. А вы не знаете… Я имею в виду, вам неизвестно, что между ними произошло? Почему они отдалились друг от друга?

— Не знаю. Мне очень жаль. — Судя по голосу, мистер Трогмортон говорил искренне. Я была уверена, что он пытался вспомнить еще какую-нибудь информацию, которой мог бы со мной поделиться. — Джордж Холлоуэй никогда не упоминал об этом. Он заранее позаботился о собственных похоронах и был погребен рядом с женой во дворе Лимпсфилдской церкви. Его завещание не вызывало никаких вопросов, других наследников не было. Мистер Холлоуэй сказал лишь, что они с дочерью долгое время не общались. Вот и все.

— И ничего о детях, о близнецах, о Брайтоне, о Хартленде?

— Ничего. Простите.

За дверью кабинета я услышала веселое бормотание и смех Грейс.

— Мистер Трогмортон, похоже, мне пора. Я очень благодарна вам за этот разговор. Если вы не возражаете, я обдумаю услышанное, и если у меня появятся еще какие-нибудь вопросы…

— Вы мне позвоните, — ободряющим тоном произнес он. — Мне тоже нужно подумать, может быть, я вспомню что-нибудь еще. Я сохраню ваш номер и, если что, свяжусь с вами. А вы, если будете в Окстеде… Заходите на чашечку чая. Буду очень рад видеть вас в своем кабинете. Просто дайте мне знать. Сейчас у меня совсем немного работы. — И он усмехнулся. — Мой сын справляется за двоих.

— Кстати, — произнесла я, — у меня есть еще один, последний вопрос. Мой дедушка, раз уж вы с ним встречались… Мне просто интересно, каким он был.

Последовала пауза, а затем мистер Трогмортон заговорил, и в его голосе уже не было тепла.

— Я знал его не слишком хорошо, и, думаю, никто не мог бы этим похвастаться. Мистер Холлоуэй показался мне строгим человеком, очень консервативным — как-никак, церковный староста. Он мало тратил на себя, держался особняком. — Он помолчал. — Жил один в большом доме. Его жена умерла несколько десятков лет тому назад, а дочь, как вы мне сейчас рассказали, оборвала с ним все связи. Если мне позволено будет сделать предположение, я замечу, что он был очень, очень одинок. — Мой собеседник вздохнул. — Семейная жизнь — это тяжкий труд. Во всех отношениях. Желаю вам удачи, мисс Харингтон. И надеюсь, мы с вами еще побеседуем.

Я положила трубку и невидящим взглядом уставилась в столешницу. Строгий, консервативный Джордж Холлоуэй не мог желать, чтобы его восемнадцатилетняя дочь родила ребенка вне брака, поэтому запер ее в доме для незамужних матерей на полгода, вплоть до нашего рождения, и побывал в больнице после того, как мы появились на свет. Скорее всего, именно он дал указания доктору предложить Мейделин Робертс обоих детей.

Я помнила, как внутри у меня что-то окаменело, когда я представляла себе, как моя мать выбирает между двумя маленькими свертками; когда осознала, что мои родители лгали мне сорок лет. Разговор с мистером Трогмортоном навсегда останется в моем сердце: слушая, как он описывает Джорджа Холлоуэя, я чувствовала, что камень у меня внутри начинает покрываться трещинами, — то место, где вина моей матери, ее отказ от нас, ее стремление получить свободу любой ценой столкнулись с моей собственной сложной печалью, моими разрозненными, бессвязными воспоминаниями о ней. Я думала об указующем персте и, чувствуя облегчение и тоску, отпустила все это; вместо этого я подумала о подводной зелени внутри маленькой полотняной палатки. Я никогда не забуду о дне твоего рождения.

Лимпсфилд, 8 января 1959 года

Сегодня у меня был посетитель. Я видела его из окна и сначала не узнала — в темном костюме, с зачесанными назад волосами он показался мне незнакомым, ведь в последний раз, когда я его видела, эти самые волосы спадали ему на лоб, а взгляд горел, проникая в самую душу, — как раз перед тем, как он меня поцеловал. Это было в день моего рождения, когда мы прятались в хартлендском саду.